— Ура! Как вкусно пахнет! — бурно выразила восторг Светлана. — Спасибо, мамулечка! Я такая голодная, а твое жаркое просто обожаю!

— Вот и подсаживайся к нам — пока горячее! — с доброй улыбкой бросила ей мать. — Могла бы и сама сготовить, я ведь тебя научила.

— Легко сказать! У меня на это не хватает времени, — взяв тарелку, приборы и садясь за стол, оправдывалась перед ней Светлана. — Вот и приходится делать все «на скорую руку»: на первое — готовые бульоны, а на второе чаще всего — пельмени и макароны.

Она посмотрела на дочек, как бы прося поддержки.

— Девочки их очень любят. Разве не так, лапуси?

— Пельмешки — да, — подтвердила более смелая Оля, но добавила: — А макароны уже надоели. Картошка гораздо вкуснее!

— Ну вот, уж не могла за маму заступиться, — шутливо упрекнула ее Светлана. — Разве я вам не делаю пюре?

— Сравнила тоже. Оленька права! — тоже с улыбкой постояла за нее бабушка. — Тушеная картошечка куда вкуснее вареной, и ты могла бы чаще доставлять им это удовольствие.

Молча слушавший их профессор, не выдержав, вмешался: счел критику матери при детях непедагогичной.

— Бабушка, конечно, права: вкусные блюда надо готовить чаще, — авторитетно заявил он, глядя на внучек. — Но и маму винить нельзя. Она — артистка и не может проводить много времени за плитой.

И, повернувшись к жене, добавил:

— Тебе надо, Веруся, в этом больше помогать Светочке! Мы ведь живем недалеко и могли бы чаще приезжать к внучкам.

— Что верно — то верно, папа! — вздохнула Светлана. — Нам с Мишей не хватает времени на детей, и мы нуждаемся в вашей помощи.

Она вытерла губы салфеткой и пожаловалась:

— Вот и с Петей сладу нет. Добившись успеха, возомнил о себе Бог знает что, и слово отца ему не указ! Может, вы его образумите?

— Вы с Мишей делаете большую ошибку, читая ему нотации! — убежденно ответил профессор. — Молодежь хочет жить своим умом. А Петя по праву считает, что многое может: мало кто в его годы достиг такого высокого положения.

— Так что же, папа, ему и слова нельзя сказать? — несогласно покачала головой Светлана. — По-твоему, Миша должен молчать, если Петр неправ?

— Разумеется, нет. Но советовать надо тактично, не навязывая своего мнения, — ответил профессор и убежденно добавил: — И конечно — без ультиматумов!

— Но Миша ничего не навязывал. Он лишь предупредил, что Петр сделает ошибку, приблизив к себе сына Оксаны Голенко, а Петя — сразу на дыбы!

Профессор тяжело вздохнул:

— Да знаю я об этом и не одобряю Мишу. Зря он вмешивается! Петей движут благородные чувства — хочет вытащить Голенко из грязи, помочь ему исправиться! Что здесь плохого?

— Так ты что, папа, считаешь: Петя поступает правильно? — с сомнением посмотрела на него Светлана. — Ведь Миша уверен: он совершает ошибку!

— Правильно или нет — покажет время, — уклончиво ответил Степан Алексеевич. — Одно несомненно: Петей руководят благородные чувства, и я желаю ему успеха!

* * *

— Подожди меня в машине! Я проведу у директора не более двадцати минут, — сказал Петр Дмитрию, вылезая из лимузина перед подъездом коммерческого банка. — Кейс с документами оставляю на твое попечение — стереги его как зеницу ока! Пока не вернусь, никуда не отлучайся!

Последние дни, уверенно себя чувствуя рядом с другом детства, от мощного облика которого так и исходило ощущение первобытной силы, он перестал брать с собой телохранителей, что всегда делал по совету опытного начальника службы безопасности концерна. Петр вошел в здание банка, и взгляд Голенко упал на оставленный им на переднем сиденье атташе-кейс.

— А попробую-ка его открыть! Я вроде запомнил комбинацию цифр, которую набирал Петька — когда в него лазил, — вслух решил Дмитрий, беря кейс в руки. — Время для этого у меня есть.

На всякий случай быстро оглянулся — не следит ли кто — и набрал ряд цифр на замке кейса. С первого раза не вышло, и он повторил снова, изменив порядок цифр. На этот раз все сделал правильно, кейс открылся, и Голенко, быстро вытащив фотоаппарат, переснял подряд все находившиеся в нем документы. «Потом разберусь — что к чему. Главное: на них есть подписи руководства и образцы печатей концерна, — удовлетворенно подумал он, не испытывая ни малейшего угрызения совести от своего предательства. — Сейчас важно, чтобы меня никто за этим не застукал!»