Видимо, она вполне понимала смысл сказанных им слов и, сознавая свою вину, старалась выразить ему свое сожаление грустным, полным раскаяния взглядом; но, тем не менее, в тот же самый день, когда они вышли на прогулку, ему стоило невероятных усилий не подпустить ее к уткам.

Тут мистеру Тэбрику впервые пришла в голову крайне неприятная мысль — он уже не может оставить жену возле какой-нибудь птицы, потому что она, очевидно, тут же ее растерзает. Это показалось ему особенно ужасным: получалось, она заслуживала меньшего доверия, чем любая собака. Ни одна воспитанная собака никогда не тронет домашнее животное или птицу; больше того, мы можем быть уверены, что она ни к чему не прикоснется на нашем столе, даже если очень голодна. В общем, в глубине души он уже понял, что решительно ни в чем не может полагаться на свою лисицу, хотя та все еще оставалась во многих отношениях гораздо больше женщиной, нежели животным. Он мог говорить с ней на какие угодно темы, и она понимала его лучше, даже если дело касалось чего-нибудь посложнее самых обыденных домашних вопросов, чем понимают своих владык восточные женщины, находящиеся в их полном подчинении.

Так, она прекрасно сознавала существенное значение религии и понимала важность налагаемых ею обязательств. По вечерам она всегда внимательно и с явным одобрением прислушивалась к тому, как муж читает «Отче наш», и очень строго соблюдала праздники. Например, на следующий день он, совершенно упустив из виду, что нынче воскресенье, предложил ей, как обычно, сыграть партию в пикет, но она отказалась. Сначала мистер Тэбрик (он обычно на лету схватывал ее мысли) не понял причины отказа и повторил свое предложение, но она снова его отклонила — и на этот раз, желая пояснить свою мысль, лапой осенила себя крестным знамением. Этот факт очень обрадовал и утешил почти окончательно упавшего духом мистера Тэбрика. Он поспешил извиниться перед женой.

Тут я должен попросить читателя не делать ошибочного вывода из того, что она перекрестилась, и не думать, что она была католичкой. Перекрестилась лисица только по необходимости, потому что не могла иначе выразить свою мысль. Воспитана она была как раз в строго протестантском духе, и вы можете судить, насколько твердо он в ней укоренился, по ее решительному отказу играть в карты в воскресенье, что вряд ли случилось бы, будь она католичкой.

Несмотря на это, когда он отвел ее вечером в гостиную с целью усладить ее слух духовной музыкой, то был очень удивлен, увидев через некоторое время, что она забилась в самый дальний угол комнаты и лежала там, плотно прижав к голове уши, с выражением невероятной муки во взгляде. Стоило ему заговорить с ней, и она тотчас же стала лизать его руку, но долго еще продолжала дрожать, лежа у его ног, и проявляла признаки явного ужаса, как только он приближался к роялю.

Глядя на все это, он сразу вспомнил, как болезненно относятся собаки к нашей музыке, и подумал о том, что на лисицу, как на животное дикое, обладающее большей остротой восприятия, она неминуемо должна производить еще более ужасное впечатление. Придя к этому заключению, он закрыл рояль, взял ее на руки и, заперев за собой дверь гостиной, больше туда не возвращался. Единственное обстоятельство поражало его до глубины души — ведь всего два дня тому назад она не только сама привела его в эту комнату, но даже выбрала свои любимые вещи, прося его сыграть и спеть их.

В эту ночь она отказалась спать не только под одеялом, но и вообще на кровати, так что он был вынужден разрешить ей свернуться клубочком на полу. Впрочем, она не заснула и тут, и он несколько раз просыпался оттого, что она бродила по комнате. Раз, когда он особенно крепко заснул, она вдруг прыгнула к нему на кровать, но сейчас же опять соскочила. От неожиданности он так испугался, что даже вскрикнул; но лисица не обратила на это ни малейшего внимания и только снова принялась кружить по комнате.

Наконец ему пришло в голову, что ей что-нибудь нужно. Он встал и принес ей еду и воду; но она даже не взглянула на это, а все продолжала метаться по спальне и изредка скреблась в дверь. Он много раз окликал ее по имени и пробовал говорить с ней; но лисица или совсем не обращала на него внимания, или приостанавливалась только на мгновение. Убедившись, что все его уговоры на нее не действуют, он спокойно сказал ей: — Пусть тебе и хочется непременно быть лисой, Сильвия, я все равно тебя не выпущу. Утром ты опомнишься и сама поблагодаришь меня за то, что я тебя удержал.

После этого он снова лег, но уже не спал, а только прислушивался к тому, как его жена бегает по комнате, стараясь как-нибудь выбраться из нее. Пожалуй, это была самая ужасная ночь в его жизни.

Утром лисица все еще была беспокойна и явно нехотя позволила ему причесать и вымыть себя, причем ей было особенно неприятно то, что он надушил ее; но она, видимо, старалась заставить себя примириться со всем этим ради него. До сих пор утренний туалет несомненно доставлял ей огромное удовольствие, и такая перемена, да еще после бессонной ночи, произвела на мистера Тэбрика ужасное впечатление. Жена проявляла такое нетерпение, что он не пощадил ее и даже назвал один раз «скверной, дикой лисой». Кроме того, он опять попытался уговорить ее, обратившись к ней со следующими словами:

— Как тебе не стыдно, Сильвия, быть таким сорванцом, такой неряхой! Ведь ты всегда так много думала о нарядах и о своей внешности. По-видимому, тобой руководили тогда только гордыня и тщеславие, потому что теперь, лишившись своего прежнего очарования, ты совершенно забываешь о приличиях.

Все эти нравоучения в достаточной мере сказались на них обоих, так что к тому времени, как она была одета, оба они пребывали в самом угнетенном состоянии духа и едва удерживались от слез.

За завтраком лисица вела себя вполне сдержанно, затем муж покинул ее и занялся подготовкой к опыту, который должен был, как он думал, показать ему, кого, собственно, он держит в доме, — жену или дикую лисицу. Приготовления заключались в следующем: собрав небольшой пучок подснежников, — единственные цветы, которые ему удалось найти в саду, — он направился в деревню Сгокоэ и там купил у одного человека голландского кролика, черного с белым.