– Разрешите вас пригласить, Катя.

Глаза девушки насмешливо блеснули. Раздумывала. Может, собиралась отшить лейтенанта, а может, что-то другое светилось во взгляде. Хоть и не полностью отошел от ранения, но выглядел Карелин неплохо. Распрямились плечи, аккуратно причесаны светло-русые волосы.

Не сказать, что приняла приглашение очень охотно, но получилось все нормально. И следующий танец тоже был их. Катя улыбнулась какой-то немудреной шутке, не отстранялась, когда широкая ладонь обнимала талию.

Про капитана, с которым то ли встречалась, то ли не встречалась, разговор не заходил. Вроде забылась и ссора с Захаром Чурюмовым.

А когда Паша шепнул на ухо, что выглядит она сегодня особенно красивой, девушка позволила даже слегка обнять себя. Правда, не удержавшись, поддела:

– Ты, кажется, сегодня с местной теткой познакомился? Чего же не продолжил…

– Она на хозяйство к себе звала.

– А ты не захотел?

– Не захотел, – отозвался Карелин, прижимая Катю уже как следует.

Но Пашу не отталкивала. После танцев пошли провожаться. Так назывались в госпитале долгие прогулки вдоль речки или в березовую рощу неподалеку.

Сидели на мягкой майской траве, обнимались. Одурев от поцелуев, Паша полез расстегивать гимнастерку. Катя, ахая, откинулась на спину, но когда почувствовала, что гимнастерка уже снята и дело доходит до юбки, опомнилась.

– Паша, не надо. В первый вечер всего хочешь. Или сплетен про меня наслушался?

– Нравишься ты мне, – пересохшим голосом шептал Карелин, осторожно гладя пальцами обнаженные плечи девушки.

– Успеем еще, – тяжело дыша, отстранилась Катя. – Успеем, слышишь…

На все была готова Катя, но Павел послушно отодвинулся, помог одеться и проводил до палатки-общежития. Снова стояли, целовались. Катя, не выдержав, оттолкнула его.

– Все, хватит. Паша, милый, я ведь не засну сегодня. А мне работать завтра целый день.

К себе в корпус Карелин возвращался как пьяный. Заспанный Саня Зацепин поднял голову:

– Ну как? Нормально?

– Спи.

– С Катькой все нормально? – не терпелось узнать парню.

– Нормально. Не приставай.

Хоть и однообразна жизнь в госпитале, но дни пролетают быстро. С утра всякие процедуры: осмотры, уколы, таблетки.

На завтрак та же каша, что и в войсковых частях, но чаще молочная. Те, кто выздоравливали, уплетали ее с удовольствием. Сладкий чай или какао с молоком и брусочек масла.

Какао-порошок в американских ярких банках. Считай, лакомство. До войны ни Паша, ни Саня Зацепин такого не пробовали.

Обед тоже неплохой. Суп с мясом или с американской свиной тушенкой. На второе снова каша, от которой на войне никуда не денешься, но пахнет маслом, а к ней немного мяса или котлета. Жить можно.

Вечер – самое приятное время. Иногда привозят кинокартины и крутят их, как стемнеет. Посмотрел в который раз «Чапаева», «Щорса», смешную до хохота кинокомедию «Веселые ребята».

Но самое главное – танцы, к которым готовятся даже те, кто с костылями ходят. У Паши и Кати пошли уже отношения серьезные, им вроде танцы и ни к чему. Но на часок приходят, а потом незаметно исчезают, пока пустует палатка или свободна одна из комнат медсестер.

– Если забеременею, что будет? – прижимается обнаженным телом подруга.

– Так прямо сразу…

– Ты ответь, – настаивает Катя.

– Женюсь, – не слишком задумываясь, отвечает Паша.

– Эх, Пашка, Пашка, – улавливая легковесность его ответа, вздыхает Катя. – И дом бросишь, ко мне приедешь?

– Лучше ты ко мне. Мать у меня добрая, дом тоже неплохой.

Катя скучнеет, жалея, что завела это разговор. Год она уже работает в полевых госпиталях. Не первый и не второй этот роман. Был мальчишка-летчик.

Клялся в вечной любви, выписался и как в воду канул. Случайно узнала, что погиб спустя месяц. И капитан из штабных, с кем до Паши встречалась, про любовь говорил.

Образованный, красиво умел о своих чувствах сказать. Только врал, что не женат. На ложь сильно не обижалась, видела, что нравится ему. Жена далеко, а молодая девка под боком. Надоели его красивые слова и заверения в чувствах.

– Может, хватит одно и то же молотить, – не церемонясь, однажды перебила культурного капитана. – Приспичило, уболтал дурочку и соловьем разливается.

– Ну зачем так, Катюша, – театральным голосом выражал тот свою обиду.

А Катя укалывала еще больнее, не на шутку поддевая его образованность: