Эван лег рядом и нежно прижал меня к себе, а я крепко ухватилась за его руку, словно тем самым хотела установить связь с настоящим – с этой комнатой и с этой кроватью.

– Эмма, я здесь. И никогда тебя не отпущу, – прошептал он.

Я содрогнулась от неистовых рыданий, выпустив наружу тот ад, что целых десять лет держала в себе. И только на рассвете мне стало чуть легче. Я забылась неверным сном, но и во сне передо мной вновь и вновь возникал образ отца.

Еще не открыв глаза, я услышала где-то на заднем плане тихую музыку. Исполнителя я не узнала, но голос его действовал умиротворяюще. Я сделала глубокий вдох, отдавшись во власть музыки, и только потом попыталась открыть глаза. И не смогла.

Они распухли и отекли, тело ужасно болело, особенно грудь. Я с трудом выпрямила затекшие руки и ноги, так как целую ночь пролежала свернувшись клубком. Эвана в комнате не было, но о нем напоминала звучавшая из динамиков лирическая мелодия.

Тогда я осторожно села на край кровати и попробовала вдохнуть полной грудью. Я чувствовала себя обессиленной и опустошенной, словно до капли растратила эмоции и чувства. Медленно поднялась и прошла в ванную комнату, даже не потрудившись посмотреть на себя в зеркало, поскольку прекрасно знала, что увижу, увы, хорошо знакомый отрешенный взгляд.

Потом разделась и залезла в душ, подставив тело под тугие, горячие струи. Но даже после душа чувствовала себя словно выжатый лимон. А выйдя из ванной, обнаружила под дверью спортивные штаны и футболку. Значит, Эван в курсе, что я уже встала.

Я натянула футболку, повисшую на мне мешком, и закрутила на талии пояс штанов, чтобы случайно не потерять их по дороге. Заплела мокрые волосы в косу и только тогда вернулась в комнату. Эван меня уже ждал. Сидел на кровати, опершись спиной на изголовье, и переключал каналы.

Но, когда я скользнула в постель и бросилась ему на грудь, сразу выключил телевизор.

– Как дела? – поинтересовался он.

– Хорошо, – охрипшим от рыданий голосом ответила я.

– Ты можешь объяснить, что произошло вчера вечером? – попросил он. Но у меня на глаза тут же навернулись слезы, а в горле встал противный комок. – Если ты не хочешь…

– Да нет, все нормально, – закашлявшись, выдавила я.

Подняла голову и встретила взгляд его серо-голубых глаз. Между бровей залегла тонкая морщинка. Нет, во что бы то ни стало надо попытаться ему все объяснить.

– Мама винит меня в папиной смерти, – произнесла я, сразу почувствовав удушье.

– Почему? – напрягся Эван.

– Он умер в день моего рождения, – объяснила я. – Когда возвращался домой из кондитерской, где покупал торт.

– Но ты-то здесь при чем?

– Если рассуждать логически, то ни при чем, – пожала я плечами. – Но мама до сих пор страдает, и я для нее что-то типа козла отпущения. Сломала ей жизнь.

– Эмма, это вовсе не так. Она взрослый человек. И должна понимать, что несчастные случаи происходят сплошь и рядом. Тыне можешь считать, будто в чем-то виновата.

– Я…

Нет, невозможно было сказать те слова, которых он ждал от меня: типа, я все понимаю и совесть моя чиста. Чувство вины сковало язык и сжало горло. Ведь в тот роковой миг он оказался на дороге именно из-за меня, что совершенно бессмысленно отрицать.

Когда судьба отнимает у тебя любимого человека, законы логики сразу перестают действовать. Теперь понятно, почему мама так хотела, чтобы я прочувствовала ее страдания. Она была не в состоянии держать в себе эту боль. Ей надо было найти еще кого-то, кто тосковал бы по нему так же сильно.

– Представляешь, я совершенно его не помню, – сказала я Эвану, пытаясь воскресить в голове папин образ. – Наверное, если бы помнила, это означало бы, что я смирилась с его потерей и, естественно, с вечной тоской по нему. И я постаралась вычеркнуть его из памяти. По крайней мере, все обстояло именно так, вплоть до вчерашнего вечера. А теперь мне ужасно больно… – Тут я уже в который раз залилась слезами. Эван сразу притянул меня к себе и крепко обнял. – Даже трудно дышать… – Горячие слезы текли по щекам. – У меня такое чувство, будто это случилось только вчера… – И я захлебнулась рыданиями.

– Все нормально, – попробовал успокоить меня Эван. – Я понимаю.

Я лежала в его объятиях до тех пор, пока снова не обрела способность говорить.

Тогда я села и вытерла мокрое лицо.

– А мы можем просто полежать? – хлюпая носом, спросила я.

Эван протянул мне бумажные носовые платки:

– Конечно.

Я снова уютно устроилась на груди у Эвана и стала слушать, как бьется его сердце. Он укрыл меня одеялом и обнял так крепко, словно тем самым хотел развеять все мои тревоги и печали.