23 сентября члены Политбюро опросом приняли решение № П3166: «разрешить т. Ежову выехать в Сочи» [183] . Однако и эта информация не насторожила наркома: за несколько часов перед тем поступило спецдонесение из Западносибирского края о происшедшем ночью взрыве метана на шахте «Центральная» в Кемерове; за это событие местные чекисты сразу ухватились: новый начальник управления НКВД по Западной Сибири Курский старался оправдать оказанное доверие и провести у себя собственный «открытый процесс» по образу и подобию процесса Каменева – Зиновьева в Москве. Поглощенный этой новостью Ягода просто проглядел, какая опасность угрожала ему от предстоящей встречи Ежова со Сталиным. Шли своим чередом и другие события, отвлекавшие внимание Ягоды. Одно из них – раздувание «дела астрономов», известного также как «Пулковское дело» (по названию старейшей в нашей стране Пулковской астрономической обсерватории). Суть его состояла в том, что арестованного директора Астрономического института Б.В. Нумерова обвинили в создании из числа видных советских ученых-астрономов «троцкистско-зиновьевской организации», путем вредительства в области наблюдательной астрономии, «ставившей своей целью свержение Советской Власти и установление на территории СССР фашистской диктатуры» [184] .

Дело при всей немыслимой бредовости обвинений достигло поистине космического масштаба, и руководство НКВД решило придать ему соответствующий размах, привлекая к делу помимо астрономов также представителей смежных научных дисциплин: геофизиков, метеорологов, климатологов. Выйдя за пределы Ленинграда, следствие приступило к арестам по всей стране. В частности, 20 сентября был взят под стражу в Зыряновске на Алтае геофизик, сотрудник Центрального научно-исследовательского геологоразведочного института (ЦНИГРИ) Ю.Н. Лепешинский. К их показаниям следовало отнестись внимательно, не допуская в этом деле халтуры: первый секретарь Ленинградского обкома А.А. Жданов неплохо разбирался в вопросах метеорологии и климатологии, сохраняя к ним интерес еще со студенческой скамьи [185] , для Сталина метеорология вообще являлась единственной специальностью: в юности после отчисления из семинарии он около года работал на Тифлисской метеостанции, после чего на много лет ушел в революционную деятельность. Поэтому погром в этих научных областях следовало начинать с оглядкою, дабы не вызвать вмешательства Сталина и Жданова: не случайно расследование приобрело особый размах, пока оба они отдыхали на юге.

24 сентября, управившись с этими делами, по всей видимости, Ягода провел выходной день на своей даче в привычной обстановке пьянства и лести со стороны приближенных. Они аппетитно вкушали деликатесы с коллекционной антикварной посуды, благоприобретенной щедрым хозяином из конфиската [186] . Если это так, то был поистине Валтасаров пир. Тучи над головой этих пока всемогущих людей начали сгущаться и в тот же день разразились грозой. Сталин в те самые часы в «Зеленой роще» обсуждал с Ежовым проект своего обращения в Политбюро с требованием сместить Ягоду. Это было очень важное решение. Если Ягода перехватит сообщение, он легко может изолировать членов Политбюро в Москве и дальше ситуация станет непредсказуемой. Как быть?

25 сентября сытый, довольный своим положением Ягода появляется на работе в наркомате. В этот же день он подписывает приказ по недостаткам, выявленным им при инспектировании Бутырского следственного изолятора; по тексту приказа видно, что он намерен контролировать его исполнение, для чего создал специальную комиссию в составе Миронова, Шанина и Островского [187] . В тот же день Особотдел доложил ему об аресте на Украине комдива Юрия Саблина, в прошлом левоэсера, который, перебежав на сторону большевиков, крепко отличился, участвуя в подавлении Кронштадтского восстания своих бывших товарищей по партии. И после этого он верой и правдой служил большевистскому режиму, пока тот не решил от него избавиться. Дело о «военно-фашистском заговоре» приобретало размах. Удовлетворенно выслушивая рапорт об этом, Ягода не знал, что в тот роковой день решилась не только судьба старого перебежчика Саблина, но и его собственная. Судьба Саблина – последняя кость, брошенная Сталиным «цепному псу», как называл себя Ягода, чтобы одновременно затянуть поводок на его шее. Зашифрованная средствами партийной курьерской фельдсвязи (единственный вид коммуникации, не подконтрольный Ягоде), вечером Кагановичу в Москву (вероятнее всего, лично Ежовым, возвращавшимся скорым поездом в столицу) доставлена депеша Сталина № 1360ш со словами: «Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова. Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно... Ежов согласен с нашими предложениями... Само собой разумеется, что Ежов остается секретарем ЦК». Возглавлявший всю систему правительственной охраны Паукер находился в это время со Сталиным в Сочи, где обеспечивал его безопасность, а в его отсутствие Ягода попросту проглядел доставление шифротелеграммы. Вероятнее всего, одновременно с ее вручением Каганович получил устные инструкции о том, как ему действовать дальше.

Каганович сделал все очень быстро и в обстановке полнейшей секретности. Чтобы Ягода не смог сорвать принятие важнейшего решения, Каганович не стал вступать в контакты ни с кем из остальных членов Политбюро. Как показал в одном из своих исследований О.В. Хлевнюк [188] , по сути дела, постановление Политбюро по вопросу о смещении Ягоды было сфальсифицировано Кагановичем, которому в этом помог Борис Двинский – доверенное лицо Сталина, один из его секретарей, заместитель заведующего Особым сектором ЦК Поскребышева. В тот же вечер (возможно, ночью) Каганович и Двинский подготовили и на следующее утро оформили решение Политбюро о переводе Ягоды на должность наркомсвязи и назначении Ежова наркомом внутренних дел «с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД». Из десяти членов Политбюро по этому вопросу в голосовании принял участие лишь один Каганович, он же подписал составленный Двинским протокол. Опросным порядком (т.е. без созыва заседания) в ночь с 25 на 26 сентября собрали подписи еще трех кандидатов в члены Политбюро: Петровского, Постышева и Рудзутака (двое из трех работали на Украине и в Москве в тот день оказались, вероятно, случайно). Даже столь влиятельные члены Политбюро, как Ворошилов и Молотов, не были допущены к участию в голосовании, их поставили, что называется, перед фактом! Более того, многолетний секретарь Сталина Поскребышев, находившийся в это время на отдыхе близ Кисловодска, оказался не в курсе ситуации и теперь хмуро пил коньяк в одном из правительственных санаториев, пытаясь сблизиться с отдыхавшей там же женою Ежова Евгенией Хаютиной [189] .

Утром 26 сентября сфальсифицированное таким образом решение Политбюро легло на стол председателя Совнаркома Молотова, который, как никто другой, мог убедиться в поддельности документа. И здесь он получил возможность свести счеты с чересчур прытким Ягодой за шестинедельный унизительный домашний арест. Разыгранная летом Сталиным комедия с фальшивой «опалой» Молотова дала свои результаты. Совнарком под председательством Молотова мгновенно принимает решение во исполнение поступившего постановления Политбюро о перемещении Ягоды. Тот был ошеломлен и не мог поверить в случившееся (четырьмя днями позже в письме к Орджоникидзе Каганович будет злорадствовать: «Ягода, видимо, тяжело переживает его перемещение, но это нас тронуть не может») [190] . Глава НКВД, видимо, никак не мог понять, как при его повсечасном контроле за всеми перемещениями и контактами членов Политбюро без его ведома могло состояться такое решение. Референт Сталина Чечулин передал ему по телефону слова Сталина: «Товарищ Ягода! Наркомсвязь – дело очень важное... Без хорошего Наркомата связи мы чувствуем себя как без рук. Нельзя оставлять Наркомсвязь в нынешнем ее положении. Ее надо срочно поставить на ноги. И. Сталин». Ягода просил его оставить в системе НКВД хотя бы в подчинении у Ежова, но получил отказ [191] .

Сталин, разумеется, лукавил. Он и не думал доверять Ягоде. Тот, в свою очередь, все оттягивал уход из наркомата, каждый день приезжая в свой кабинет на Лубянке под предлогом подготовки к передаче дел. При этом он продолжал как ни в чем не бывало руководить наркоматом. К примеру, ему поступило спецдонесение о высылке административным порядком 15 тысяч немецких и польских семей из Украины в Казахстан. Генрих Ягода наложил резолюцию: «По окончании всей операции по ее итогам подготовить доклад в ЦК. Г.Я. 28/9» [192] . Обратим внимание на дату. Можно представить себе настроения Сталина и Кагановича в те тревожные дни: вроде бы решение об отстранении Ягоды принято, а он продолжает действовать как нарком внутренних дел. 29 сентября он все еще находился в своем кабинете № 410 в НКВД [193] . Тогда, чтобы подхлестнуть Ягоду, Каганович подготовил и в тот же день провел через Политбюро (опять опросным порядком) постановление «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам», где ставились новые задачи перед Ежовым как наркомом внутренних дел, требующие его физического перемещения в бывший кабинет Ягоды [194] .

Одновременно было принято постановление о переводе Г.Е. Прокофьева заместителем наркома в наркомат связи (фактически, как мы увидим по ходу дальнейших событий, он должен был возглавить наркомат при номинальном наркоме Ягоде). Согласно воспоминаниям жены Г.Е. Прокофьева, в последние дни Ягоды в НКВД политическое следствие взял под свой контроль Ежов через посредство Агранова: «Ягода почти отстранен от руководства. Чувствую даже по очень сдержанным словам, что Г.Е. многого не понимает и чем-то тяготится... У меня такое чувство, что Г.Е. сам начал сомневаться в правильности того, что делает. Я ему об этом сказала. Он не возражал. Я посоветовала ему подать заявление об уходе.