В кругу работников центрального аппарата НКВД царила настоящая паника. Задуманный Сталиным и Ежовым контрпереворот вступил в решающую фазу. Фриновский и Николаев-Журид днем и ночью производили аресты: днем ягодовцев арестовывали прямо в служебных кабинетах, ночью – на квартирах (ведомственные жилые дома работников центрального аппарата НКВД стояли тесным кварталом в Варсонофьевском переулке, сразу за поворотом с улицы Дзержинского, а также на ближайшей улице Рождественке). Ягодовцы в считаные дни из самоуверенных главарей тайного политического сыска превратились в касту неприкасаемых, затравленных людей, от которых сослуживцы и даже близкие друзья шарахались, как от прокаженных. В списки намеченных к аресту один за другим попадали такие легендарные «в Органах» личности, как начальник одного из главных управлений НКВД, комиссар госбезопасности 1-го ранга и кандидат в члены ЦК ВКП(б) Благонравов – бывший первый заместитель наркома путей сообщения, друг семьи Г.Е. Прокофьева [349] ; близкий к Миронову и Буланову, в прошлом начальник одного из отделений ЭКО центра Макс Станиславский, – женатый на одной из первых советских кинозвезд Эмме Цесарской молодой человек «с красивой и слащавой внешностью», по воспоминаниям бывавшего у него на квартире М. Шрейдера, большой любитель роскошного образа жизни [350] ; секретарь Паукера латыш Альфред Эйхман, помощники Паукера Колчин, Корнеев и Черток. Правда, Леонид Черток не дал возможности себя арестовать, о чем в своих воспоминаниях пишет уже знакомый нам Фельдбин-Орлов: «Черток, молодой человек лет тридцати, представлял собой типичный продукт сталинского воспитания. Невежественный, самодовольный, бессовестный, он начал свою службу в «органах» в те годы, когда сталинисты уже одержали ряд побед над старыми партийцами и слепое повиновение диктатору сделалось главной доблестью члена партии. Благодаря близкому знакомству с семьей Ягоды он достиг видного положения и был назначен заместителем начальника Оперативного управления НКВД [351] , отвечавшего за охрану Кремля. Мне никогда не приходилось видеть таких наглых глаз, какие были у Чертока. На нижестоящих они глядели с невыразимым презрением. Среди следователей Черток слыл садистом; говорили, что он пользуется любой возможностью унизить заключенного...

...Когда в предрассветный час опергруппа явилась в квартиру Чертока (прославившегося свирепыми допросами Каменева), он крикнул: «Меня вы взять не сумеете!» – выскочил на балкон и прыгнул с двенадцатого этажа, разбившись насмерть» [352] . Проживал он почти напротив «автобазы № 1» [353] , где исполнялись смертные приговоры.

«Феликс Гурский, сотрудник Иностранного управления, за несколько недель перед этим награжденный орденом Красной Звезды «за самоотверженную работу», выбросился из окна своего кабинета на девятом этаже [354] . Так же поступили двое следователей Секретного политического управления. Сотрудники Иностранного управления, прибывшие в Испанию и Францию, рассказывали жуткие истории о том, как вооруженные оперативники прочесывают дома, заселенные семьями энкаведистов, и как в ответ на звонок в дверь в квартире раздается выстрел – очередная жертва пускает себе пулю в лоб. Инквизиторы НКВД, не так давно внушавшие ужас несчастным сталинским пленникам, ныне сами оказались захлестнутыми диким террором.

Комплекс зданий НКВД расположен в самом центре Москвы [355] , и случаи, когда сотрудники НКВД выбрасывались с верхних этажей, происходили на виду у многочисленных прохожих. Слухи о самоубийствах энкаведистов начали гулять по Москве. Никто из населения не понимал, что происходит...» [356] .

А происходило вот что. Создав с Ягодой прецедент ареста действующего члена ЦК в нарушение Устава ВКП(б), Сталин окончательно развязал руки себе и Ежову. Теперь любой человек в стране мог быть арестован незаконным и неуставным порядком. 14 апреля 1937 г. Политбюро по инициативе Сталина опросом приняло важнейшее постановление «О подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б)», первый пункт которого гласил: «В целях подготовки для Политбюро, а в случае особой срочности – и для разрешения – вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики, создать при Политбюро ЦК ВКП(б) постоянную комиссию в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и Ежова» [357] . Тем самым высшая власть в стране перешла в руки упомянутой комиссии из пяти человек.

На следующий же день, 15 апреля, Ежов делает решающий ход. В этот день приказом НКВД Паукера – опаснейшего из уцелевших ягодовцев – на посту начальника отдела внутренней и внешней охраны сменил Владимир Курский, а СПО вместо Курского поручили возглавить Агранову. Одновременно Агранов перестал быть первым заместителем Ежова, а первым заместителем наркома и начальником ГУГБ стал Фриновский. Курский с этого момента становится заместителем начальника ГУГБ и одновременно заместителем наркома. Его задачей стало провести такой же погром руководства отдела охраны, какой он перед этим успешно провел в СПО. Тем самым он становится в НКВД третьим по значимости лицом после Ежова и Фриновского. Для чего понадобилось Ежову создавать новый центр власти в лице Курского? Чтобы еще на одну ступеньку опустить Агранова, который к середине апреля совершенно исчерпал для Ежова свою полезность.

Паукер же оказался изолирован от своих еще остававшихся на свободе сотрудников. Грандиозный контрпереворот завершился. С этого дня можно было открыто объявить Ягоду «врагом народа» и начинать массовое истребление чекистских тамплиеров, которых Ежов окрестил «ягодинским охвостьем». Гипотетическая опасность антисталинского переворота силами НКВД перестала существовать. НКВД с этого дня начал усерднейшим образом перемалывать сам себя и для Сталина стал более не опасен.

Остановимся на личности Карла Паукера. До сих пор мы упоминали о нем вскользь, не выделяя его из когорты ягодинских выдвиженцев. Однако близко знавший его Фельдбин-Орлов этого человека выделял. В своей несколько сумбурной жизни тот сменил множество ролей, побывав и фельдфебелем австро-венгерской армии, и портным, и парикмахером, и председателем общества «Друг детей». В обстановке всеобщего дефицита и системы жесткого государственного распределения он нашел собственную нишу: «Для членов Политбюро он поставлял из-за рубежа последние модели автомобилей, породистых собак, редкие вина и радиоприемники, для их жен приобретал в Париже платья, шелковые ткани, духи и множество других вещиц, столь приятных женскому сердцу, их детям покупал дорогие игрушки. Паукер сделался чем-то вроде Деда Мороза, с той разницей, что он развозил подарки круглый год. Неудивительно, что он был любимцем жен и детей всех членов Политбюро» [358] . Однако не только доброе процветало в душе Паукера. Огромное желание выслужиться не раз подталкивало его и на дурные поступки. Он любил в своем чекистском кругу хвастать, как организовал ликвидацию неугодной Сталину собаки. Однажды ночью на отдыхе Сталин был разбужен лаем собаки. Он распорядился узнать, что это за собака, и расстрелять ее. Утром ему доложили, что это собака-поводырь, приученная водить слепых, и ее привез один сотрудник Наркомзема из-за границы для своего слепого старика-отца, который живет поблизости; в настоящее время слепой и его собака удалены. Сталин пришел в ярость: он приказал расстрелять собаку, а не удалить ее! Здесь и отличился Паукер. Он оперативно организовал возвращение и расстрел собаки (причем слепого старика заставили самого отвести собаку к месту расстрела), чем сильно утешил вождя. Он же любил рассказывать, как по прихоти Сталина сотрудники Оперода стали бросать гранаты в кавказское озеро, чтобы глушить рыбу и поднять со дна любимую Сталиным рыбную породу. Жители близлежащего селения, жившие рыболовством, сбежались и попросили прекратить варварское истребление рыбы, поскольку ее ловля была единственным источником их существования в скалистой местности. Сталин приказал Паукеру взять всех жителей этого селения обоего пола и выслать в Казахстан за антисоветский мятеж. «Мы им покажем, чье это озеро», – злорадно пояснил вождь. Паукер, рассказывая об этих и им подобных подвигах, захлебывался от восторга [359] . Правда, большинство этих рассказов безвозвратно потеряно, поскольку слушатели Паукера, за исключением Фельдбина-Орлова, вовремя сбежавшего на Запад во избежание «ликвидации», оказались уничтожены. Однако и приведенные истории исчерпывающе характеризуют личность начальника отдела охраны. Его бывший подчиненный Рыбин описывает его повадки одной фразою: «жестокий, как Аракчеев» [360] .

В тот же предрассветный час 17 апреля, когда покончил с собой Леонид Черток, произведен арест Паукера. Сохранился рассказ видного публициста М. Кольцова о том, как они с литератором Бабелем были приглашены женою Ежова Евгенией Хаютиной к нему на дачу в воскресный день весною 1937 г. Видимо, это случилось на следующий день после ареста Паукера – 18 апреля (единственный воскресный день апреля 1937 г., совпадавший с выходным днем существовавшей тогда шестидневки). Примечательно, что все участники этого пикника, включая Кольцова и Бабеля, вскоре были расстреляны, кроме Хаютиной, успевшей покончить с собой. Это событие стало известно в пересказе известного карикатуриста Б. Ефимова – брата М. Кольцова, которому брат рассказал следующее:

«До обеда играли в «городки». Ежов в полной форме генерального комиссара государственной безопасности, при орденах и медалях, играл с большим азартом, сопровождая каждый удар битой крепким матерком. За столом сидели и ближайшие помощники Ежова, шел веселый разговор, перемежаемый обильным возлиянием и плотной закуской. Говорили, главным образом, не стесняясь присутствия гостей, о делах служебных; иными словами, о производимых в их ведомстве арестах соратников Генриха Ягоды – предшественника Ежова на его посту. Особенно дружный хохот у Ежова и его команды вызвал рассказ о небезызвестном начальнике Оперода (оперативного отдела НКВД) Карле Паукере, который, как говаривали, любил собственноручно «приводить в исполнение». «Как надели на него тюремную робу... – смеялся один из них. – Ну совсем – бравый солдат Швейк. Чистый Швейк!»... [361] Я сидел за столом с ощущением, что эти люди могут, не моргнув глазом, любого гостя прямо из-за стола отправить за решетку. И мы только переглядывались изредка с Бабелем...» [362]

И еще одна весенняя ночь 1937 г. запомнилась многим работникам НКВД: 22 апреля, отметив праздник каждого чекиста – день рождения Ленина, – комиссар госбезопасности 2-го ранга Шанин, страдая язвой желудка, принял люминал (снотворное) и лег спать, не дожидаясь жены. Но через несколько часов прямо к ним в спальню вломились тихо прокравшиеся (чтобы не успел застрелиться) сотрудники Оперода во главе с самим Фриновским и схватили лежащего в постели Шанина за руки с криком «Вы арестованы!» [363] .