— Но я же обещал… А вы ждали…

Прибежали девочки с аптечкой, сунули Андрюшке градусник. Оказалось — тридцать девять с половиной.

— Домой! — сказал я деду. — С заездом в поликлинику.

Андрюшка вскинулся на сиденье.

— Нет, я буду сниматься. Иначе все сорвется…

Он понимал: мы ему доверяли и это доверие он не мог обмануть. И в этом понимании было его доверие к отряду… Запутанно излагаю, да? Но дело не в словах, а в тогдашнем ощущении, что мы не имеем права пренебречь нынешним героическим усилием Андрюшки — он как бы старался перебороть свою неласковую судьбу. И ждал от нас помощи в этом. (Черт с ним, с фильмом, но Андрюшку обмануть было нельзя.)

— Вылезай, — решил я. — Снимем крупный план, остальное сделает дублер. Тебе надо будет только взглянуть на ребят и выговорить пару слов…

Съемка заняла минуту. Андрюшка взглянул и выговорил все, как надо. И улыбнулся. Потом пошел к кустам, сел там в траву, его затошнило, беднягу, крошками недавно проглоченного аспирина. Тут же Андрюшку на полной скорости увезли.

Похожий на Андрюшку темноволосый мальчишка натянул такие же, как у него брюки и рубашку, мы сняли его то со спины, то издалека, то в гуще ребят — в общем, выкрутились. И получилось хорошо, только все это время в каждом из нас сидела тревога: а как там наш Андрей?

К счастью, через несколько дней он поднялся на ноги и скоро с удовольствием просматривал эпизод со своими крупными кадрами и с дублером. Говорил, улыбаясь чуть виновато: «Никакой замены и не видно, везде будто я…» И ничуть не гордился своим подвигом, хотя имел право…

На мой взгляд, фильм «Манекен Васька» — лучший среди сделанных на студии FIGA. И, кстати, последний, который снимали на кинопленку. Дальше началась «эпоха видео»…

Потом, лет через десять, я спросил у взрослого Андрея:

— Помнишь, как ты вынудил своего несчастного дедушку везти тебя, почти бесчувственного, на киносъемку?

Он совсем по-ребячьи сморщил нос:

— А что было делать? Обещал же…

Вот такое «обещал же…» достаточно крепко сидело (да и сейчас сидит) во многом, что касается отрядной жизни. Оно будто раз и навеки данное друг другу слово.

В прежние времена (сейчас такого обычая, кажется, уже нет) некоторых нарушителей и склонных к разгильдяйству личностей командиры отправляли на сутки или двое под домашний арест: сиди дома, обдумывай свое поведение и не высовывай на улицу носа! И в голову не приходило кого-то проверять, следить: не злоупотребил ли «грешник» доверием, не отправился ли гулять, пользуясь отсутствием всякого «караула». Лишь один раз объявился нарушитель: он сам признался на совете, что мама вынудила его пойти в магазин за покупками.

— Она сказала: «Мне на ваши законы наплевать. Если не пойдешь, совсем заберу тебя из этой вашей «Бригантины», — всхлипывая, каялся оказавшийся в безвыходном положении мальчонка. — Я говорю: «не «Бригантина», а «Каравеллы». А она: «Все равно заберу»…

Да, замороченную домашними заботами и далекую от отрядных традиций маму можно было понять. Ее сына — тоже…

— Сколько времени ты ходил в магазин? — спросила умудренная многолетним каравелловским и житейском опытом флагман отряда Иринка Чеснокова (в дальнейшем сотрудница «Пионерской правды» и «Учительской газеты»).

— Ровно час… — шмыгнул носом несчастный.

— Ну вот, иди и досиживай этот час дополнительно, — решила Иринка.

— Ладно! — возликовал «арестант».

Тогда все засмеялись.

— Лучше топай к вахтенным и помоги им вытащить мусор, — сказал кто-то из капитанов. — А то «снова вмешается мама и будет ужасная драма»…

Слово «данное раз и навсегда» во многом определяет стиль жизни сообщества.

Например, никто в отряде (кроме самых «новеньких новичков», еще незнакомых с правилами) не вздумает направлять на человека даже игрушечное оружие. («Мало ли что деревянное! Иногда и оно стреляет! А кроме того так нельзя, вот и все!»)

Никто в походе или на водной станции не пойдет купаться без разрешения. Был только один случай, еще в семидесятых годах, когда недавно принятый в отряд мальчишка во время плавания на дальнее озеро улизнул в сторонку и побултыхался у берега. Его не ругали, не прорабатывали. Только спросили:

— Ты же знал, что нельзя?

— А чё… Я маленько… Там же неглубоко…

К нему приставили на всякий случай дежурного, а вернувшись из похода, отвели к родителям:

— Извините, но отряд не может отвечать за человека, которому не доверяет. И который не доверяет нам…

Мама и папа заохали. Папа предложил самый простой вариант:

— Давайте я его выпорю, и он все поймет, а вы возьмете его обратно. А если он что-то опять, я его снова…

Ну, как объяснить такому папе, что на угрозе быть выпоротым доверие не рождается?

— Не трогайте его, пожалуйста. Пусть пока поживет без нас, подумает. И, если что-то поймет, пусть приходит осенью.

Осенью мальчик не пришел. Боюсь, что папаша все же не внял нашему совету и применил к сыну «испытанный способ». А это, как правило, никогда не приводило к добру. Ребята, которых дома регулярно воспитывали ремнем, не часто удерживались в «Каравелле». Это и понятно. Они ведь приходили в отряд с опытом своей жизни в семье, а опыт, основанный на постоянном страхе унижения и боли, отнюдь не помогает вписаться в нормальный коллектив. Впрочем, бывали исключения. Однако они тоже не приносили полного благополучия. Знаю, как один мальчишка замахнулся стулом на «поддатого» отца: «Не смей больше трогать ни брата, ни меня!» Папочка сник. Но о победе говорить не решаюсь: вскоре отец ушел из семьи. Братья вздохнули с облегчением, а мать, говорят, страдала…