Шрифт:
16
Я долго по свету бродил, С тех пор как рок нас разделил; Но, видно, так судил уж бог,— Ее я позабыть не мог, Не потому, чтобы одна Была любима мной она, Не потому, чтоб истощил Избыток весь душевных сил Я в страсти той; еще не раз Любил я, может быть, сильней И пламенней, но каждый час Страданья с мыслию о ней Сливался странно… Часто мне Она являлася во сне, Почти всегда в толпе чужих, Почти всегда больна, робка, С упреком на устах немых; И безотрадная тоска Меня терзала. Ты видал, Что я, как женщина, рыдал В часы иные… Или есть Родство существ? Увы! бог весть! Но знаю слишком я одно, Что было бытие мое, Назло рассудку, без нее Отравлено и неполно. Но будет… вновь меня тоска Начнет терзать, а смерть близка. В себе присутствие ее Я начинаю ощущать… Зачем земное бытие В устах с проклятьем покидать? Благословение всему, Благословение уму, За то что он благословлять До смерти жизнь нам запретил. Благословение судьбе, Благословение борьбе, Хотя бесплодной, наших сил! Дай руку мне… открой окно, Прекрасно… так! Еще темно, Но загорелась неба твердь… Туда, туда! Авось хоть смерть С звездами нас соединит, И к бездне света отлетит Частица светлая моя.. Авось ее недаром я, Как клад заветный, сохранил. Но, так иль иначе, я жил!» 17
И с этим словом на устах Замолк он: больше не слыхал Ни звука я; в моих руках Я руку хладную держал И думал, что забылся он. И точно, будто в тихий сон Он погрузился… Ничего В чертах измученных его Не изменилось; так же зла Улыбка вечная была, И так же горд и грустен взгляд. Мне было тяжко… Никогда Лучу дневному не был рад Я так от сердца, как тогда; Вставало солнце, и в окно Блеснуло, юное всегда, Всегда прекрасное равно, И озарило бедный прах, Мечтавший так же, как оно, Лучами вечными сиять, И на измученных чертах Еще не стертую печать, Недавней мысли грустный след, Всему насмешливый привет. Февраль 1846
Встреча {23}
Посвящается А. Фету
Рассказ в стихах
1
Опять Москва, — опять былая Мелькает жизнь передо мной, Однообразная, пустая, Но даже в пустоте самой Хандры глубоко безотрадной В себе таящая залог,— Хандры, которой русский бог {24} Души, до жизни слишком жадной, Порывы дерзкие сковал,— Зачем? Он лучше, верно, знал, Предвидя гордую замашку Жить чересчур уж нараспашку, Перехвативши на лету И пережив почти задаром, Что братья старшие в поту Чела, с терпением и жаром Века трудились добывать, . . . . . . . . . . . . 2
Одни верхушки, как известно, Достались нам от стран чужих. И что же делать? Стало тесно Нам в гранях, ими отлитых. Мы переходим эти грани, Но не уставши, как они: От их борьбы, от их страданий Мы взяли следствия одни. И русский ум понять не может, Что их и мучит, и тревожит, Чего им рушить слишком жаль… Ему, стоящему на гранях, С желаньем жизни, с мощью в дланях, Ясней неведомая даль, И видит он орлиным оком В своем грядущем недалеком Мету совсем иной борьбы — Иракла новые столбы {25} . 3
Теперь же — зритель равнодушный Паденья старых пирамид — С зевотой праздною и скучной На мир спросонья он глядит, Как сидень Муромец, от скуки Лежит да ждет, сложивши руки… Зачем лежит? чего он ждет? То знает бог… Он воззовет К работе спящий дух народа, Когда урочный час придет! Недаром царственного рода Скалы недвижней в нем оплот… Недаром бдят неспящим оком Над ним преемники Петра! — Придет та славная пора, Когда в их подвиге высоком Заветы господа поймет Избранный господом народ! 4
И пусть покамест он зевает, В затылке роется подчас, Хандрит, лениво протирает Спросонья пару мутных глаз. Так много сил под ленью праздной Затаено, как клад, лежит, И в той хандре однообразной Залог грядущего сокрыт, И в песни грустно-полусонной, Ленивой, вялой, монотонной Порыв размашисто-живой Сверкает молнией порой. То жажда лесу, вольной воли, Размеров новых бытия — Та песнь, о родина моя, Предчувствие великой доли!.. Проснешься ты, — твой час пробьет, Избранный господом народ! 5
С тебя спадут оковы лени, Сонливость праздной пустоты; Вождем племен и поколений К высокой цели встанешь ты. И просияет светом око, Зане, кто зрак раба приял, Тебя над царствами высоко, О Русь, поставить предызбрал. И воспарит орел державный, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6
Но в срок великого призванья, Всё так же степь свою любя, Ты помянешь, народ избранья, Хандру, вскормившую тебя, Как нянька старая, бывало… Ты скажешь: «Добрая хандра За мною по пятам бежала, Гнала, бывало, со двора В цыганский табор, в степь родную {26} Иль в европейский Вавилон {27} , Размыкать грусть-кручину злую, Рассеять неотвязный сон». Тогда тебе хандры старинной, Быть может, будет даже жаль — Так степняка берет печаль По стороне своей пустынной; Так первый я — люблю хандру И, вероятно, с ней умру.