Лодьке же сначала никакой дали не дали. Он проходил испытательный срок, уныло и старательно зубрил рассказ про бедного Котьку, который в конце концов осознал, что воровать огурцы нехорошо, а слушаться маму — обязательно. В общем-то авторская позиция не вызывала у Лодьки неприятия, но себя он чувствовал идиотом и бездарью.

— Нет-нет, Лодя, не так, — сдержанно учила его Агния Константиновна. — Пока у тебя получается не очень естественно. Ты стараешься соблюдать артикуляцию, но при этом теряешь достоверность. Ты должен хорошо представить себе и мальчика, и обстановку и естественным тоном донести происходящее до слушателей…

Лодька все представлял. И мальчика Котьку (сопливого вороватого нытика, которому так бы и дал башмаком ниже спины), и речку (от которой несло банной водой, как от ручья под мостом на Первомайской), и хихикающего старичка-сторожа, который великодушно простил Котьке съеденный огурец (в том, что после немытого огурца малолетний жулик схватит понос, не было сомнения). Но несмотря на яркость возникающих в уме картин, артистического дара в Лодькином исполнении не прибавлялось. И он принимался десятый раз выговаривать казенным голосом:

— Один раз Павлик взял с собой Котьку на реку ловить рыбу…

Кончились это неожиданно. Где-то через неделю «огуречных страданий» Агния Константиновна сделала вывод:

— Видимо, такой жанр не для тебя… — (Слава богу! Только бы не выгнала!). — Попробуем иное… — И… неожиданно велела ему переписать и начать разучивать роль принца.

Лодька возликовал и перепугался одновременно.

Скоро выяснилось, что ликовал он преждевременно, а пугался правильно. Реплики-то он выучил быстро (как и рассказ про огурцы), но произносил их, словно вызванный к доске двоечник. И ничего не мог поделать с дурацкой стеснительностью. Глянет на принцессу-Агату и начинает выговаривать слова механическим голосом попугая.

Агния Константиновна была снисходительна и терпелива:

— Попробуй еще раз. Будь естественней. Представь, что ты бывший пастушок, ничуть не боящийся придворной жизни и в данный момент озабоченный лишь одним: помочь бедной девочке, потерявшей названного брата…

Ага, «представь»! Знать бы, куда голову повернуть, куда шагнуть…

Один раз Агния Константиновна все же потеряла терпение. Но не рассердилась, а принялась смеяться до слез. Это когда Лодька на полуслове замолчал и деревянными шагами пошел вдоль сцены.

— Подожди! Лодя! Ты куда?

— Но там же, в роли, написано: «Ходит взволнованно взад и вперед»…

— О боже! Во-первых, ты ходишь не взволнованно, а как Буратино, которого первый раз поставили на пол!.. Извини, что я смеюсь, но… А во-вторых, на сцене надо двигаться не «как написано», а как тебе хочется по характеру твоей роли! Разве тебе хотелось куда-то пойти во время разговора?

Лодьке хотелось не пойти, а провалиться.

«Всё! Больше сюда ни ногой!» Потому что смеялись и ребята.

Но Агния Константиновна стала серьезной.

— Кирилл, окажите любезность, поговорите с Лодей. Я знаю, вы умеете… Объясните ему… некоторые методы перевоплощения…

Кирилл сделал свирепое лицо, схватил беднягу за руку. Привел за кулисы. Сел на фанерный некрашеный (как и рогожное дерево) трон. Поставил Лодьку перед собой, опустил и прижал к бокам его руки. Лодька решил, что сейчас Кирилл начнет рассуждать про систему Станиславского, которую часто поминала Агния Константиновна. Тот, однако, сказал задушевным голосом:

— Лодик, глубоко вздохни и послушай одну тайну… Это между нами…

Лодька от растерянности и правда глубоко вздохнул. Кирилл доверительно продолжал:

— Перед тем, как выйти на сцену, зажмурься на секунду, равномерно подыши и скажи себе мысленно: «Я на пятке крутанусь — сразу в пьесу окунусь!» Потом незаметно для других по правде крутнись разок на левой пятке. И вот увидишь — все станет легче…

Лодька кивнул и… поверил. Потому что ничего другого не оставалось.

Конечно, заклинаний и кручений на пятке мало, нужен еще и талант. Но все же, когда Лодька первый раз поступил, как советовал Кирилл, он ощутил себя гораздо спокойнее. Стал на сцене если не принцем, то по крайней мере обычным Лодькой — с обыкновенным голосом и нормальными движениями. И услышал после репетиции, как Агния Константиновна вполголоса сказала своей молодой помощнице Елизавете (та играла бабушку):

— От сердца отлегло. А то я думала, что будет полный провал…

У Лодьки тоже отлегло от сердца. А с Кириллом они с той поры стали беседовать часто. Сядут на лавку за кулисами или на подоконник в зале и говорят о том, о сем. Кирилл рассказал даже, как в войну, под Киевом, погибли его родители. Потом — о житье в разных детдомах. Лодька тоже вспоминал всякое. Правда, о сокровенных вещах — про отца, про Юрика — не говорил, но и без того было что вспомнить: про испытание пистолетов, про футбольные игры «герценской» команды, про «нырянье» Славика Тминова. И даже про свои стихи о кольчуге Дантеса… Стихи Кириллу понравились: