Шрифт:
— Ух, ты, дзыга! — добро воскликнул Дроздов. — А мне вот тоже прислали. — Он полез в карман, осторожно развернул пакет. — Это — мать, это Люда, ну, сами понимаете… Это — Евгения Петровна, с завода. И Тайфун…
Дроздов начал говорить о своей заводской воспитательнице: «Такой человек!..»
Зачем же командир полка с плеча рубанул?
Экспертиза объявила, что рядовой Дроздов совершенно трезв. Значит, переутомился, и потому был сонлив, бледен, отвечал невпопад.
Ковалев, узнав об этом, стал темнее грозовой тучи и так посмотрел на Борзенкова, что старший лейтенант готов был провалиться сквозь землю.
— Выстройте свою роту, — приказал Ковалев.
На плацу мела поземка. Низко нависло серое небо. Ковалев вызвал к себе Дроздова. Солдат, зло сжав зубы, встал перед ним.
— Рядовой Дроздов! — внятно, так, что все слышали, произнес подполковник. — Произошла ошибка. Вы ни в чем не виноваты, я снимаю с вас взыскание.
Дроздов встрепенулся, поднял глаза, еще не веря тому, что слышит.
— Приношу вам свои извинения, — закончил командир полка.
Строй колыхнулся, будто по шеренгам прошла снежная волна.
У Дроздова задрожал подбородок.
— Я же честно… — тихо сказал он.
Аким вздохнул с облегчением. Лейтенант Санчилов неотрывно смотрел на своего командира полка.
Вечером Ковалеву удалось выкроить часа два для работы над повестью, это занятие его все больше увлекало. Владимир Петрович «начинен» был блокнотами: в одном он делал пейзажные зарисовки, в другом — портретные.
В дороге, ночью, записывал интересные выражения, любопытный диалог, сюжет. Это были кладовушки заготовок. Кто знает, пригодится ли что-либо из подобных запасов.
Вероятно, существовал какой-то неписаный закон притяжения слов к бумаге. Чтобы преодолеть его, заставить слова оторваться от бумаги, проникнуть в сердце, следовало подключить к восприятию и слух, и зрение, и обоняние, и тактильные ощущения читателя.
Просто грамотный человек в письме к другу напишет: «У нас весна».
Художник, возможно, скажет: «Сегодня я вышел на балкон. Солнце нагрело железные перила. Со стороны реки доносились гудки теплохода. Пахло весенней, талой водой, набухшими почками. На мотоцикле промчалась девушка в сиреневом костюме».
Надо научиться рисовать словами, сливать в одну гамму звуки, запахи, краски. Наверно, в этом главный секрет.
Владимир Петрович перечитал только что написанную страницу.
Было бы несправедливым видеть в старом офицерстве только отрицательные черты.
В мемуарах Русанова есть фигура поручика Зубковского из офицерской династии, прославившейся еще во времена Бородинского сражения.
Второго августа 1914 года у города Сокаль 13-я конно-артиллерийская батарея оказалась на открытой позиции, в поле. Свистят пули. Но Зубковский стоит между двумя орудиями в полный рост, потому что десять пар солдатских глаз тревожно посматривают, как их поручик ведет себя в первом бою?
А позже, когда иссякли снаряды, Зубковский с орудийной прислугой бесстрашно бросается с обнаженной шашкой с криком «ура» на подступивших немцев и выходит победителем. Поручика награждают георгиевским золотым оружием.
Правда, Русанов утверждал, что многие офицеры, которых он знал, были лишены инициативы. Полагали, что в бою достаточно опираться на «слушаюсь» и «как прикажете», что не существовало войскового товарищества.
Но это уже особая статья.
— Володя! Давай пить чай, — слышится голос Веры из соседней комнаты.
Черт возьми, даже любимый голос не всегда кстати.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Открытое комсомольское собрание батальона проходило в клубе. Говорили о предстоящих полковых учениях. Уже к самому концу собрания слово попросил майор Васильев.
Фигурой, лицом, энергичными жестами и речью замполит вполне еще мог сойти за комсомольского вожака.
— Я хочу вас познакомить с одним необыкновенным протоколом… — Васильев достал из кармана кителя вчетверо сложенный листок. — Представьте себе: конец сорок второго года, пригород Сталинграда… Комсомольское собрание во взводе…
Майор обвел всех присутствующих взглядом, словно желая удостовериться, внимательно ли слушают? Дроздов разглядывал какой-то винт на ладони, Грунев уткнулся в стихи. Плохо. Из рук вон плохо.
— «Слушали: о поведении комсомольцев в бою.
Постановили: лучше умереть в окопе, но не уходить… с занимаемой позиции…»
Дроздов засунул в карман брюк винт, Грунев закрыл книгу.
— «Вопрос к докладчику: Существует ли уважительная причина ухода с огневой позиции?
Ответ: Только одна… — смерть.