— Так, это, семьдесят копеек, — ответил пацаненок.

— В день? — хотел было удивиться Иван Федорович, но удивления не случилось.

— Ха, в день, — едко усмехнулся Семка, — в неде-е-елю!

— Итак, когда заселился в меблированные комнаты господин Стасько?

— Днем, сразу по приезду московского поезда.

— А тот высокий и крепкий господин в дорожном костюме, похожий на помещика?

— Да, прям следом, — не раздумывая, ответил Семка. — Тоже, верно, с московского поезда слез…

— Значит, ты был на службе, когда эти господа вселялись? — уточнил Иван Федорович.

— Я всегда на службе, — вздохнул Семка и добавил, словно взрослый: — С шести утра и, почитай, до самой полуночи…

Воловцов черкнул что-то в памятной книжке и снова поднял взгляд на пацана:

— У этого господина в дорожном костюме имелись какие-нибудь вещи с собой?

— Нет, — малость подумав, ответил Семка. — Никаких вещей у него с собою не было.

— Поня-атно, — протянул Воловцов. — А заселили его во второй нумер?

— Да.

— Кто его заселял?

— Так это, Кирка заселяла, — ответил Семка.

— А где была Глафира? — последовал новый вопрос Воловцова.

— На кухне…

— И приезда этого господина без вещей она не видела? — не сразу спросил Иван Федорович.

— Нет, — уверенно ответил пацан.

— А скажи, Семен Евграфович, — уже без напускной строгости, но, напротив, с доверительными нотками спросил судебный следователь, — как Кира Малышева заселяла этого постояльца.

— Так, это, как обычно, — не понял, что от него ждут, Семка.

— То есть, они были не знакомы, тот мужчина в дорожном костюме и Кира? — спросил Воловцов.

— Нет, — твердо ответил Семка. — Этого господина никто у нас никогда не видел.

— А может так быть, что они только вид подавали, будто бы не знают друг друга, как ты думаешь? — совсем доверительно обратился Иван Федорович к Семке.

Польщенный таким уважительным с ним обхождением и последовавшим к нему обращением за советом, Семка задумался. Нет, кажись, друг друга они не знали. Но что-то такое между ними все-таки было. Кира как-то странно себя с ним вела, робко, что ли. Это на нее было не похоже, поскольку постояльцы случались разные, могли и нагличать, так Кира спуску никому не давала и наглецов ни чуточки не боялась. Однажды, в прошлом годе, один приезжий вернулся из трактира пьяный и приставать к Кире начал, деньги какие-то сулил, чтобы она, значит, с ним ласковой была и ублажила его перед сном. Так и сказал ей с улыбочкой: «Может, ублажишь гостя, а я за ценой не постою…» И деньги стал ей совать. Так она деньги эти выхватила и прямо в харю тому мужику швырнула. Он зарычал было на нее, но постояльцы, которые останавливаются в меблирашках не в первый раз, знают, что кричать на Киру совсем не следует. Боком это может выйти и себе дороже. Когда тот пьяный мужик рыкать на нее стал и обзываться всякими непотребными словами, она такое ему ответила, что у мужика рот сразу захлопнулся, и он затих. А еще через пару минут в нумер к себе ушел и захрапел так, что на весь коридор слышно было. И утречком раненько проснулся, манатки собрал и съехал тихонечко, только его и видывали…

— Ты чего замолчал? — вырвал Семку из раздумий голос судебного следователя.

— Так это, думаю… Вспоминаю, — ответил Семка.

— Ну, и вспомнил чего? — заинтересованно спросил Иван Федорович.

— Ага, вспомнил, — посмотрел на Воловцова пацан. — Робкая Кирка с ним какая-то была, в глаза ему как-то опасалась смотреть… На нее это непохоже.

— Влюбилась, что ли? — насмешливо спросил Воловцов, и вдруг усмешка мгновенно стерлась с его лица, словно кто-то быстро и незаметно поработал ластиком.

Черт возьми! Влюбилась!

Конечно, влюбилась… Как же он сам раньше не догадался?!

Любовь… Такая, как удар молнии. Как снег на голову. Как с головой — в омут.

Любовь внезапная и мгновенная, как смерть от выпущенной из винтовки пули. После чего уже ничто не имеет значения: ни меблирашки, ни взгляды посторонних, ни судачанье кумушек. Ничто, кроме чувства, вспыхнувшего моментально всепоглощающим пламенем, которое не затушить и водою из трех океанов…

Что ж, такое знакомо…

— Не знаю, — безразлично пожал плечами Семка, немного удивленный такому несерьезному, на его взгляд, вопросу судебного следователя. — А вот Глашка этого постояльца и раньше знала…

— Что?!

— Я говорю, Глашка этого постояльца из второго нумера и раньше знала, — повторил убийственную для Воловцова фразу Семка.

— Откуда знаешь?

— Зна-аю, — усмехнулся пацан. — Сам видел, как она к нему кинулась, как только увидела.

— Кинулась? — переспросил Воловцов.

— Ага, — ответил Семка. — Крикнула: «Это ты» — и обниматься полезла. Сама. Первая…

— Так бывает, — механически ответил Иван Федорович, погруженный в свои мысли. Выходит, старшая Малышева знала убийцу. То есть знает, кто он и как его зовут. Вот это подарок!

Воловцов с нескрываемой благодарностью посмотрел на Семку. Ай, да пацаненок!

— А что он? — спросил судебный следователь, приведя свои мысли в относительный порядок.

— А он ничего. Зашипел на нее гусаком и отстранился.

Ну, правильно. Ему афишировать знакомство с содержательницей меблирашек совсем ни к чему… Иван Федорович нахмурил брови и строго посмотрел на пацана: