— От наших что-нибудь есть, батюшка? Как они?

Полковник помрачнел, пробурчал неразборчиво что-то про вздорных баб.

— В Калужском имении. Доехали споро. Самоваров и пуховиков дорогой не растеряли. Равно как и французских романов.

— Матушка здорова?

— Была здорова, как в ополченье меня провожала. Ругалась — поди как! Любому кучеру впору. — Отец отвел глаза, ожидая неприятного вопроса.

— Оленька? Резва?

— Чрез меру. Девице девятнадцатый пошел, а все скачет козой. Да с Машкой Гагариной все шу-шу да шу-шу. Так бы пугнул обеих! — Батюшка был почему-то непритворно зол. — Я этих Гагариных за стол сажал ради тебя только. Но, Алексей, не пара она тебе. Манерна, неискренна. В глаза смотрит, а у самой в глазах пусто. Неприступно. То водичка мутная, то льдинки острые.

— Батюшка, об этом разговор у нас с тобой не получится.

— Ишь ты! Я в этих делах поболе твоего знаю. — Отец явно недоговаривал, что знал. — Есаул Волох!

Волох с готовностью стукнул каблуками, любил старого князя. Как пьяница собутыльника.

— Слушаю, ваше сиятельство! Готов сполнять.

— Палатку мою знаешь? — Батюшка избегал стоять в избах, брезговал. С первой же оказией обзавелся палаткой.

— Как не знать?

— Небось уж шарил в ней?

— Как можно? Да и что там, простите, ваше превосходительство, у вас особенного нашаришь? Пара сапог, да и те дырявые.

— Алексей! Он у тебя дерзок.

— Не надо было, батюшка, — усмехнулся Алексей, — чаркой с ним делиться.

— Ты его поучи.

— Непременно.

— Так что стоишь, болван? — Отец опять взялся за Волоха. — Под койкой сундучок видал? Заглядывал в него?

— Никак нет, господин полковник. Токо обнюхивал.

— Чем пахнет?

— Стало быть, коньяк дух дает.

— Вот и тащи его сюда. Да живо! Как там у вас, казаков, — наметом!

Волох готовно выскочил за дверь, тут же всунул обратно голову.

— А сколь брать-то?

— Сколь унесешь. Да смотри, не разбей. Языком с дороги вылижешь.

— С нашим удовольствием.

— Пошел вон!

Старый князь стал объяснять Алексею:

— Это мы по случаю кибиточку одну отбили. Видать, маршальская. Ничего особого — духи да помады. Да коньяк. Но славный. Что у француза хорошо — так это коньяк.

— И женщины, — вставил Буслаев.

Отец сморщил гримасу. Казалось, сплюнет с досадой.

— Ты, корнет, еще молод. А я уж пожил! Да еще как! И скажу, что одну нашу Парашку на весь балет французский не сменю. — Похоже, старик был доволен, что ловко увел разговор от опасной стороны. Что-то его томило. Что-то знал, что сказать не хотел, но должен был сказать.

Вернулся Волох, прижимая к груди бутылки. Осторожно поставил по одной на стол.

— В атаку! Марш-марш! — скомандовал полковник.

Алексей не сводил с отца глаз. Худое предчувствие томило душу. Вышел на крыльцо. Вечер сгустился. Небо затянулось — не то близкой ночью, не то близкой зимой.

Стукнула сзади дверь — вышел следом отец, стал рядом, положил руку на плечо. Горячо задышал в шею.

— Не хотелось в такой день говорить тебе… Но и держать в себе уже мочи нет. Слушай, гусар. Мари Гагарина приютила француза. Спасла его от расправы. — Отец тяжело передохнул. — И бежала с ним. Сказывали: во Францию, либо в Италию. Машка — тьфу! Плюнуть хочется! А вот Ольке задам, как ворочусь. Пособница! Замуж отдам! За купца! И приданого не выделю. Так я сказал, Алеша?

Алексей помолчал. Он удивился, что такая горькая весть не очень-то и обидела его. Видать, закалилось сердце на войне. А, может, что и другое помогло справиться с бедой.

— Пойдем в избу, батюшка, холодно здесь.

Следующим днем Давыдов снаряжал обоз с трофеями и пленными. Их набралось до полутысячи. Буслаев подошел к Алексею.

— Послушайте, князь. — Глаза его весело блестели, будто готовился сделать сюрприз. — Помнится, мылись мы с вами еще летом в одном грязном пруду…

— И что с того? — сумрачно спросил Щербатов.

— А то, что видел я у вас на шее, на цепочке, миленькое колечко…

Вот уж это совсем ни к чему! Лишняя боль. Было такое: обронила Мари колечко на балу, Алексей его поднял. Она отвела его руку.

— Не надо, Лёсик, пусть оно останется у вас залогом нашей дружбы.

С того дня и носил его заветно Алексей, на тонкой цепочке. Да вот потерялось оно. Видно, в том бою, где лежал он в беспамятстве.

— У вас, корнет, хорошая память, — с невольным холодком в голосе отвечал Алексей. — Да только давно оно утерялось. Прощайте, мне время в эскадрон.