— Что ж так-то? — голос Алексея против воли дрогнул.

— А так… Все одно: обнявшись, веку не просидеть. Любовь-то рядом, да разлука еще ближе. — Долго молчала, держа его руку. — Не знаю, сказать ли?..

— Да что такое?

— Сдается, в тягости я…

Алексей промолчал. Да и что сказать?

— Думаю опростаться. У меня от бабки травка такая осталась. Да вот не решаюсь: не твой ли росточек во мне?

— Потерпи — увидишь, — легкомысленно, тут же пожалев об этом, посоветовал Алексей.

Параша усмехнулась в темноте:

— Тогда уж поздно будет — к сердцу прикипит… Пойду я… Озябла. Да и батюшка ваш дурное думать станет. Прощайте, Лексей Петрович… Лёсик…

Хлопнула дверь. Алексей сошел по ступеням, побрел в раздумье. Его лошадь Стрелка, заменившая Шермака, сумела размотать повод и по-собачьи преданно пошла за ним, время от времени касаясь его плеча и уха мягкими губами. Было приятно слышать за спиной ее неторопливую спокойную поступь.

Ну, случилось — и случилось. Дело-то обычное по любым временам. Обрюхатил барин крепостную девку — что ж, не он из первых, не он и последний. Мало ли таких-то ребятишек на Руси? Но интересно другое — ведь многие из них вышли в знаменитые люди, стали гордостью России, умножили ее славу. Поэты, артисты, композиторы, ученые, художники, полководцы. Закономерность какая-то. На жизненной силе основанная. Можно это принять: крепость в теле мужицкая, тонкость в душе дворянская. Кость, может, и не белая да прочная, да кровь голубая. Хотя на войне она у всех одинаковая — алая да горячая…

Подумалось невольно Алексею, что ведь, наверное, бегают и где-то его босоногие братишки или сестренки. А, скорее всего, на батюшку глядя, уж не мужики ли осанистые да бабы статные.

Впервые так-то думалось. На многое война глаза открывает. И не случайно походы и схватки сближают офицеров и рядовых — все они, получается, равные люди. Одна боль на всех, одни раны, общая радость побед и горечь поражений…

— Алешка! — послышался от избы голос отца. — Где пропал? Замерзнешь! А ну, иди грейся.

— Здесь я, батюшка. Прошелся немного.

— Постой. Я ведь не зря тебя позвал. Хочу сказать: не кручинься изменой. — Старый князь на холодке потрезвел. — Смотри на меня. Мне, знаешь, сказать страшно — сколько любовниц изменяло. Без числа. А я до сей поры жив и в здравии. Ты на наших францужниц плюнь. Нет от них ни тепла, ни радости. Спать с ней рядом — еще куда ни шло, а спать с ней вместе — тьфу! Жеманницы и дуры! Отдаться — и то без фокусов да манер не умеют. Одна мне так и сказала: «Вы, князь, полегче, у вас ус колючий». То ли дело девка либо баба, особливо солдатка. От души любится, беззаветно, со свистом.

Алексей рассмеялся. Полегчало.

— А Парашу не обидь. Она к тебе насмерть присохла. Такую бы женку тебе. Да где ж взять-то? Ну, пойдем-ка, согреемся.

Далеко за полночь, получив на крыльце горячий поцелуй Параши и увесистый шлепок в плечо от отца, Алексей сел на лошадь, поправил повод и, покачиваясь в седле, направился к биваку. Издалека увидел туманный дымок над полем над загашенными кострами; кое-где вспыхивали угольки, метали в ночь яркие искры.

— Слушай! — издалека донеслось. Видать, услышал караульный легкий конский топ. — Кто идет? Каков пароль будет?

— Ты, что ль, Евсеев? Молодец, что не спишь.

— На посту, ваше благородие, не спится. Да и ночь больно хороша. Развиднялось. Месяц гуляет. Совсем как дома. Вспоминается. У нас завсегда месяц над домом стоял. Яркий такой, радостный. Бывалоча с поля едешь, а он тебе светит. — Евсеев подошел ближе, ласково сунул ладонь под узду. — Конь у меня был в хозяйстве. Не строевой, конечно дело, разлапистый. Но на работу лютый. А как с работы, с поля, домой, шагает миленок строевым, ушами стригет, ажно похрапывает. Ласковый…

— Скучаешь?

— А как же не скучать, ваше благородие? Поди и вам печально от дома вдали. У вас дом, поди, большой, у меня избенка — а для нас обоих родимое гнездо. За него мы с вами и бьемся.

— И за государя.

— Государь — что? У него вся держава под рукой. За все такое сердце болеть не станет, не хватит его.

Осекся Евсеев, лишнее сказал.

— Это я так, господин поручик… В размышлении. От месяца в небе. Над самой головой. Вы уж не серчайте. Проводить вас до балагана-то?

— Найду. Ты правь свою службу.

— И то. Стоишь один в поле, а в голове много чего копошится. Иной раз и не совладаешь, лишнее слово скажешь.

— Да не печалься, — устало обронил Алексей. — Мы ведь с тобой одного эскадрона бойцы.

— Оно и верно. Сегодня вы смолчали, а завтра я за вас слово скажу.

Алексей вздрогнул, дернулся, нагнулся:

— Что ты говоришь, Евсеев?

— Всяко можно сказать, — потоптался на месте, — да не всяко думается.