– Что ж, тетушка Феба, – ответил я, – я рад это слышать. Мне надоело прореживать хлопок, и я предпочел бы быть дубильщиком. Надеюсь, что он меня купит.

Однако О’Нил так и не совершил покупку, поскольку стороны разошлись в цене, и следующим утром отбыл восвояси. Он едва успел уехать, как Эппс явился в поле. Замечу, что ничто так не приводит в ярость хозяина, в особенности такого, как Эппс, как откровение одного из его слуг, что тот с радостью покинул бы его. Накануне вечером госпожа Эппс повторила ему мои выражения, употребленные в разговоре с тетушкой Фебой (это я узнал впоследствии, поскольку госпожа упомянула Фебе о том, что она нас подслушала). Выйдя на поле, Эппс устремился прямо ко мне.

– Итак, Платт, тебе, значит, надоело прореживать хлопчатник, да? Тебе хотелось бы сменить хозяина, так? Любишь ты побродить по свету – прямо путешественник. Так я говорю? Ах, да – может, ты на курорт собрался, здоровье поправить, а? Наверно, думаешь, что с хлопком возиться – это тебя недостойно. Значит, в дубильщики надумал податься? Хорошее дело, дьявольски отличное дело. Ниггер-предприниматель. Ну, так я сейчас сам этим делом займусь. А ну, становись на колени и стягивай эту тряпку со своей спины. Сейчас я хорошенько выдублю тебе спину.

Я взмолился не делать этого и попытался смягчить его словами извинения, но напрасно. Иного выхода не было; так что, встав на колени, я подставил голую спину под кнут.

– Ну, как тебе нравится дубление?! – восклицал он, охаживая меня плетью. – Нравится тебе дубление? – повторял он при каждом ударе. В такой манере он нанес мне то ли двадцать, то ли тридцать ударов, непрестанно повторяя слово «дубление» в той или иной форме. Посчитав, что теперь моя шкура достаточно «выдублена», он позволил мне подняться и со злобным смешком уверил, что, если я по-прежнему мечтаю об этом деле, он преподаст мне урок в любой момент, как только я того захочу. На сей раз, заметил он, это был лишь краткий урок «дубления» – в следующий раз он «выдубит мне всю шкуру».

Дядюшка Абрам тоже часто подвергался жестокому обращению, хотя и был одним из самых добрых и верных созданий на свете. В течение многих лет мы жили с ним в одной хижине. На лице старика всегда царило добродушное выражение, которое так приятно было видеть. Он относился ко всем нам по-отечески, вечно одаривая советами, которые давал с замечательной серьезностью и нравоучительностью.

Однажды днем, вернувшись с плантации Маршалла, куда меня посылали по какому-то поручению госпожи, я обнаружил его лежащим на полу хижины; одежда его насквозь пропиталась кровью. Он сообщил мне, что получил удар ножом. Когда он раскладывал хлопок на платформе, явился из Холмсвиля пьяный Эппс. Он тут же принялся искать, к чему бы придраться, отдавая множество приказов, прямо противоречивших друг другу, так что ни один из них невозможно было выполнить. Дядюшка Абрам, чей разум потихоньку слабел, растерялся и допустил какую-то малозначительную оплошность. От этого Эппс впал в такую ярость, что с пьяным безрассудством бросился на старика и ударил его ножом в спину. То была длинная и неприятная рана, но, к счастью, она проникла не очень глубоко, чтобы привести к фатальным последствиям. Ее зашила госпожа, которая чрезвычайно сурово отчитала мужа, и не только попрекнув его бесчеловечностью. Она объявила, что ничего другого от него и не ждет, кроме того, что он пустит все семейство по миру – в одном из своих пьяных припадков перебив всех рабов на плантации.

Для него было обычным делом сбить тетушку Фебу с ног стулом или палкой; но самая жестокая порка, которую мне суждено было увидеть (и воспоминание о которой не вызывает у меня никаких иных чувств, кроме ужаса), досталась бедняжке Пэтси.

Было очевидно, что ревность и ненависть со стороны госпожи Эппс делает повседневную жизнь этой юной и расторопной рабыни совершенно несчастной. Во многих случаях я, по счастью, оказывался средством, отвращавшим наказание от этой безобидной девушки. В отсутствие Эппса хозяйка порой велела мне пороть ее без малейшего повода и провинности. Я отказывался, говоря, что опасаюсь неудовольствия хозяина, а несколько раз даже отважился попрекнуть госпожу тем обращением, которое получала Пэтси. Я пытался внушить ей мысль о том, что на самом деле Пэтси ни в чем не повинна, что, поскольку она рабыня и полностью зависит от воли хозяина, ответственность лежит лишь на нем одном.

Со временем «зеленоглазое чудовище» свило себе гнездо и в душе самого Эппса, и теперь уже он присоединился к своей мстительной жене в инфернальном торжестве при виде несчастий девушки.

Однажды, не так давно, в пору мотыжения, в воскресенье, мы были на берегу байю, стирая одежду, как было у нас заведено. Пэтси куда-то подевалась. Эппс громко позвал ее, но ответа не было. Никто не заметил, как она вышла со двора, и все мы подивились, куда бы она могла деться. Через пару часов ее заметили идущей обратно с плантации Шоу. Этот человек, как я уже говорил, был известным распутником, и с Эппсом они были отнюдь не в лучших отношениях. Гарриет, чернокожая жена Шоу, зная о бедах Пэтси, была добра к ней, и девушка имела обыкновение бегать к ней повидаться при первой возможности. Ее визиты были побуждаемы исключительно дружбой, но постепенно в мыслях Эппса родилось подозрение, что Пэтси влечет туда иная и более низкая страсть – что не с Гарриет она желает встречаться, а с бесстыдным распутником, его соседом. По возвращении Пэтси обнаружила хозяина в состоянии крайней ярости. Его гнев настолько встревожил ее, что поначалу она пыталась уклониться от прямых ответов на его вопросы, что лишь усилило его подозрения. Однако под конец она гордо выпрямилась и раздраженным тоном храбро отрицала его обвинения.

– Миссус [93] не дает мне мыла для стирки, как всем остальным, – сказала Пэтси, – и вы сами знаете почему. Я пошла к Гарриет, чтобы взять у нее кусочек, – и, проговорив это, она вынула кусок мыла из кармана и продемонстрировала ему. – Вот зачем я ходила к Шоу, масса Эппс, – продолжала она, – Бог свидетель, вот и все.

– Ты лжешь, ты, черная шлюха, – завопил Эппс.

– Я не лгу, масса. Хоть убейте меня, а я буду стоять на своем.

– Да я тебя до смерти забью. Будешь знать, как ходить к Шоу. Я из тебя дурь-то повыбью, – бормотал он свирепо сквозь стиснутые зубы.

Затем, повернувшись ко мне, он велел забить в землю четыре колышка, указав носком башмака места, куда именно их следовало вбивать. Когда колышки были загнаны в землю, он велел снять с Пэтси всю одежду до последнего клочка. Затем принесли веревки, и обнаженную девушку уложили на землю ничком, крепко привязав ее запястья и щиколотки к колышкам. Выйдя на веранду, он принес оттуда тяжелый кнут и, вложив его мне в руки, велел мне высечь ее. Осмелюсь сказать, что нигде на всей земле в тот день не было более жуткой картины, чем та, которая последовала далее.