Я глубоко вздохнул, и желудок скрутило. Хорошо, что у меня не было возможности перекусить во время гарлемской осады или приняться за макароны. Иначе я бы точно к ним присоединился.

Моя няня-ирландка, Мэри Кэтрин, энергично смывала рвоту, золотистые завитки волос выбивались из-под красной косынки. Она благоразумно надела резиновые перчатки до локтя и прикрыла рот платком, но я видел по ее глазам — обычно ярко-голубым, но теперь затуманенным, поблекшим, — что она устала не меньше меня.

Мэри Кэтрин приветственно махнула мне рукой и сказала с забавным ирландским акцентом:

— Майк, помнишь, утром я сказала тебе, что Крисси слегка позеленела?

Я молча кивнул, все еще пытаясь осмыслить ситуацию.

— Думаю, это грипп, который гуляет по школе, — продолжила Мэри Кэтрин. — Покайся, поскольку это бедствие свалилось на нас.

Я торжественно перекрестился, пытаясь поддержать ее шутку, чтобы слегка поднять настроение нам обоим. Но мне было не до смеха. Ведь это действительно бедствие.

— Мэри, теперь мой черед. — Я взял у нее швабру. — Твоя смена закончилась.

— Ничего подобного, — возмутилась она. — Тайленол в шкафчике над раковиной, но у нас кончается сироп от кашля и…

— И достаточно, — сказал я, указывая на лестницу, ведущую в ее квартиру, в прошлом жилище служанки. — Больше пациентов мне не нужно.

— Да? А ты заболеть не боишься? — Она сложила руки хорошо мне знакомым упрямым жестом. — Потому что ты сильный, выносливый полицейский?

Я вздохнул:

— Нет — потому что болеть мне некогда. Ложись спать, а утром сменишь меня, ладно?

Она заколебалась, потом устало улыбнулась своей милой улыбкой.

— Тебе никого не одурачить, — сказала Мэри Кэтрин. — Но будь по-твоему.

Когда за Мэри Кэтрин закрылась дверь, я застонал вместе с детьми.

Нельзя сказать, что я не люблю детей. Очень люблю. Но мой выводок потряс бы врачей, работавших с матерью Терезой.

Каков же состав этой команды Беннетта? Джулиана тринадцати лет, Брайан двенадцати, Джейн одиннадцати, Рикки десяти, Эдди девяти; близнецы Фиона и Бриджет восьми, Трент шести, Шона пяти и Крисси четырех. Всего их десять: два латиноамериканца, два негра, один азиат, остальные белые. Все приемные. Понимаю, это впечатляет. Немногие семьи могут выставить мультикультурную бейсбольную команду и запасного игрока.

Изначально это была идея Мейв. Мы начали брать «беспризорных ангелочков», как она именовала нашу компанию, задолго до Брэда Питта и Анджелины Джолли. Могли ли мы предвидеть кошмар ее смерти от рака в тридцать восемь лет?

Слава Богу, я был не совсем один. Мэри Кэтрин появилась, словно дар небес, когда Мейв умирала, и по какой-то непостижимой причине до сих пор не убежала с воплями. Мой капризный, ставший священником дед Симус был пастором Церкви Святого Духа, находящейся за углом. Он выпросил эту работу, чтобы помогать мне с детьми и осуждать меня, но его осуждение было скромной платой за помощь.

Вот только ухаживать за моими малышами не представлялось возможным, даже когда их мать была жива, а они — совершенно здоровы. Что, например, делать с квартирой, превращенной в детскую больничную палату?

Тысячи проблем ринулись в мою измученную голову. Как отвести здоровых детей в школу? Как доставить больных к врачу? Сколько дней отпуска по болезни у меня осталось? Заплатил я в этом месяце взнос по медицинской страховке? И как быть с пропущенными занятиями? В моем сознании замаячил образ волевой, педантичной директрисы, сестры Шейлы.

Я провел ладонью по лбу и глубоко вздохнул. Напомнил себе, что являюсь специалистом по решению проблем. Могу справиться и с этой. Она была временной — тяжелой, слов нет, но недолгой. Как в любой опасной ситуации хуже всего запаниковать.

Я склонился над Крисси, своей младшей, когда она завопила во всю силу легких. Через тонкую пижамную курточку я чувствовал, что у нее сильный жар. Жар был и у других больных, Рикки и Бриджет. Все они начали плакать, требуя имбирного эля.

«Я тоже плачу», — подумал я, торопливо ища запасную косынку Мэри Кэтрин. И лучше не жалеть виски «Джек Дэниелс».

Мужчина в превосходно скроенном костюме от Живанши закончил утреннюю работу с обычной сноровкой. После прозрения в его жизни многое изменилось — он был теперь новым человеком, но блестящий ум и навыки остались прежними.