Вздохнув и ничего не сказав смотрителю, Максим пошел в дом, заметив несколько незаложенных дорожных экипажей, стоящих в просторном дворе с распахнутыми настежь воротами. В доме Максим сделал еще одну слабую попытку раздобыть лошадей, сунув в руки смотрителю свернутую подорожную. Не поняв, тот обрадовался, но разглядев, что это не деньги, сурово произнес, уходя в другую комнату:

– Нет лошадей! И не скоро будут.

Аккуратно убрав бумагу в карман, Максим огляделся, поняв, что ночевать придется здесь. Станционный дом был вместительный, деревянный и старый. Из сеней Максим прошел в залу, где около десятка проезжих ели, пили, курили и разговаривали. Огромный самовар стоял на внушительном, крепко сколоченном столе. На потертых диванах спало несколько человек. Комната была заставлена баулами, чемоданами и корзинами. Растерявшись, Рубанов остановился посредине, не зная, куда пойти. Внимания на него никто не обратил. Из соседней комнаты появился смотритель и, лавируя между поклажами, направился к нему и взял под руку.

– Ваше благородие в «генеральскую» приглашают! – произнес он, подталкивая Максима к облупленной двери. – Лошадей-то все равно нет, – на всякий случай добавил он, с поклоном отворяя дверь.

Представшая перед глазами зальца была маленькой, но зато опрятной и чистой, без клади на полу и даже почти без мух. На окнах висели занавески, полы были чисто вымыты, и пыль с крашеного шкапа и письменного стола красного дерева стерта. Небольшой круглый столик, покрытый скатертью и окруженный стульями, стоял посреди комнаты. У стен друг против друга находились два приличных на вид дивана. На одном из них сидел не старый еще, но абсолютно лысый мужчина в белой рубашке. Его отекшее лицо с маленькими, бегающими по сторонам глазками повернулось к Максиму. На одном из стульев висел семеновский мундир с капитанскими эполетами.

– Располагайтесь, корнет! – радушно пригласил хозяин мягким, приятным голосом. – А ты, братец, быстро принеси-ка самовар и водки, – велел он смотрителю.

Низко поклонившись, тот кинулся выполнять приказ.

Максим расположился на другом диване и независимо забросил ногу на ногу, подумав, что благодаря офицерским погонам вон какие люди с ним на равных разговаривают.

– А позвольте спросить, – обратился к нему капитан, поднимаясь с дивана, – куда вы держите путь, молодой человек?

Максим ответил.

Дверь раскрылась и, неся самовар, ввалился смотритель. Следом вошла пожилая женщина и молча поставила на стол чистые чашки, хлеб и бутылку водки.

– Сейчас принесу ужин, – уходя, пообещала она.

За ужином представились друг другу и разговорились. Капитан просил называть его Николя и рассказал, что едет в штаб одной из пехотных дивизий.

– Часть пути можем проехать вместе, – заявил он. – Утром смотритель обещал лошадей.

Максиму хотелось спать, но было неловко бросить разговор и словоохотливого семеновца.

– А не хотите ли в картишки? – предложил тот, откуда-то достав и мастерски тасуя колоду. – Нет-нет, по маленькой… – перебил попытавшегося отказаться корнета. – Всего полчасика, а затем спать! – успокоил Рубанова своим мягким, приятным голосом. Лысина его блестела от пота.

– Ну разве ежели в фараона, [11] – вздохнув и сонно хлопая глазами, дал согласие Максим.

– Прекрасно, прекрасно! – засуетился капитан, пересаживаясь за круглый стол и взглядом приглашая корнета располагаться напротив. Карты мелькали в его руках…

Через час в бумажник семеновца перекочевали сто рублей, полученные Рубановым от князя, и часть его подорожных. После этого сон покинул Максима, и он мрачно лежал на диване, вслушиваясь в храп семёновца. «И надо мне было в эти карты играть?! Осталось всего три червонца…» До утра заснуть так и не сумел.

Рано утром смотритель лично принес офицерам самовар и доложил, что лошади запряжены, при этом хитро глянул на Рубанова. Капитан сдержал слово, взяв юного корнета, и даже угощал на станциях шампанским за его же проигранные деньги.

Последнюю часть пути Максим проделал один.

Родные места не произвели на него ни малейшего впечатления – ни одна струнка не заиграла в душе и сердце не замерло от нежности и восхищения. Безразлично окинул он белеющую на пригорке Покровскую церковь и без всякого интереса медленно протащился по Чернавке, пропахшей скошенным сеном и хлебом.

В отместку Максиму и мрачному, под стать его настроению, ямщику местные собаки не отреагировали почетным лаем на приезд столь долгожданного гостя и, лежа в пыли у ворот и калиток, тяжело поводили лохматыми боками, безразличным взглядом провожая возок.

Рубановка встретила своего властелина тишиной, безлюдьем и неприглядностью покосившихся черных избушек.

«Где народ-то, в поле, что ли? – удивился Максим. – Даже собак не видно… Все-таки бедная у меня деревенька! – загрустил он, проезжая мимо домишек по выбитой дороге, поросшей по краям пыльным подорожником. На соломенной крыше одного из домов заметил тощего рыжего кота, осторожно выглядывающего из выкопанной им норки. Так же осторожно смотрел на него древний дед, загородившись от солнца рукой и щуря слезившиеся глаза.