Жизнь в республике менялась стремительно.

Еще 22 июля народный сейм национализировал землю, затем — банки, промышленные и транспортные предприятия. 28 октября национализировали и дома. В феврале сорок первого национализировали мелкие предприятия. Сразу всего стало не хватать. При покупке шерстяных, кожаных и хлопковых изделий делали пометку в паспорте. Тем, кто имел две пары годной для носки обуви и два костюма, новых не продавали. Покупатель обязан был написать свидетельство о наличии у него таких товаров. За обман — штраф или тюремное заключение до года.

Приезжавшие из Советского Союза меняли рубли на латы по выгодному курсу и скупали все то, чего дома давно уже не было. К тому же и цены были ниже. Но они быстро росли. Появились очереди, торговля под прилавком и спецснабжение высоких чиновников. 25 марта 1941 года лат изъяли из оборота, заменили рублем. Заодно конфисковали средства на счетах в банке, оставили вклады, не превышавшие тысячи рублей. 15 мая ввели рационирование продуктов: масла, колбасы и мяса — чего раньше в Латвии не было.

В республику прибыли оперативные группы НКВД. Чекисты не знали ни условий Латвии, ни латышского языка. Им охотно помогали сотрудники распущенной политической полиции. Передали чекистам все документы и огромную картотеку. В подвале так называемого углового дома, где разместилось ведомство госбезопасности, устроили внутреннюю тюрьму для собственных нужд. Чистки, которые на территории Советского Союза шли два десятилетия, здесь собирались провести в сжатые сроки.

Из республики высылали не только бывших полицейских и чиновников, но и представителей интеллигенции, ничем себя не запятнавших. Отправляли в отдаленные районы Советского Союза. В тяжкие военные годы выжили немногие.

Последняя предвоенная депортация произошла 14 июня 1941 года — за неделю до нападения нацистской Германии.

Нарком госбезопасности Всеволод Николаевич Меркулов сообщил в ЦК: «Подведены окончательные итоги операции по аресту и выселению антисоветского, уголовного и социально опасного элемента. По Латвии арестовано 5625 человек, выселено 9546 человек, всего репрессирован 15 171 человек».

Для республики с небольшим населением огромная цифра! Среди них — сто детей до одного года и три тысячи детей и подростков в возрасте до шестнадцати лет. 5263 человека отправили в лагеря, 10 161 человека — в ссылку.

Депортированых в июне сорок первого увозили со станции Шкиротава под Ригой. Вагоны простояли три дня — 14, 15 и 16 июня. Из вагонов не выпускали, а в летнюю жару было очень тяжело, жажда мучила, воды не давали. Эта депортация осталась в памяти латышского народа незаживающей раной.

«Депортации проводились в извращенной идеологической атмосфере, — вспоминали очевидцы, — когда несчастные люди вывозились на восток, в Ригу прибыл ансамбль песни и пляски Наркомата внутренних дел СССР, чтобы дать концерт в Театре оперы и балета… Концерт начался с «Песни чекиста»…»

Латвийскую армию переименовали в народную. Затем преобразовали в 24-й территориальный стрелковый корпус. 14 июня 1941 года в Литенском лагере арестовали четыреста латышских офицеров. Большей частью они были уничтожены. Часть офицеров отправили в Москву будто бы на курсы и там арестовали.

«Террор в таких масштабах Латвия за всю свою историю не переживала, — пишут современные историки в Риге, — население пребывало в шоке и в ужасе, которые усиливались распространившимися с невероятной быстротой слухами о надвигающейся второй волне депортации. Действительно, готовилась вторая волна, и она коснулась бы крестьянства («кулаков»), что должно было подготовить почву для массовой коллективизации».

«В историю и сознание латышского народа, — считают в республике, — период с 17 июня сорокового по 1 июля сорок первого вошел как «Страшный год». Он породил такую ненависть и такой страх, что изменилось складывавшееся веками представление о том, что главный враг латышей — немцы, теперь их место заняли коммунисты, Россия. Вот почему захватившую Латвию немецкую армию встречали как освободительницу от коммунистической тирании».

Реальность сложнее. Точнее было бы сказать, что в первые дни войны люди замерли, выжидая, чья возьмет.

«Население еще точно не знает, за кого быть, — записывал в дневнике скульптор Эльмар Ривош. — Нужно поставить на правильную лошадь. Из трусости перед возможными победителями хотят быть храбрецами с побежденными, но пока еще не знают, кто кем будет. Знакомые латыши только загадочно улыбаются…»

Когда в последних числах июня из Риги бежали советские чиновники, число сторонников советской власти в городе резко поуменьшилось.

При немцах ожило все, что еще недавно вынуждено было таиться. Расцвели и те, кто даже при авторитарном правлении президента Карлиса Улманиса был не в чести. Скажем, фашистская антисемитская организация «Перконкруст» («Громовой крест»). В 1934 году Улманис ее запретил, считая, что ей не место в нормальном государстве. А с приходом немецких войск перконкрустовцы ожили, почувствовали себя на коне и включились в общее дело.