Так неохотно, медленно всплываешь

в какой-то скучный, сизый полумрак,

знакомый шкаф таращится, как враг,

а за окошком топчется, зевая,

унылый утренник в похмельной колотьбе,

и все плывет, плывет, плывет куда-то,

и новый день без срока и без даты

небритой харей тянется к тебе...

Довольно, прочь, изыди, сатана!

Гремит посудой в кухне Беатриче,

мурлычет кран и радио талдычит,

и сладко жить в подушке полусна.

Совсем иной расклад в Стране Отцов:

здесь каждый день, как рыночный мухаммед

спешит навстречу, лыбится и манит,

и тычет свой лоток тебе в лицо.

Он хвалится, хитрит, наивно врет,

бежит вдогонку, жалуясь и ноя,

и что-то прячет, прячет за спиною...

а что - того и черт не разберет.

Я просто сунут в это время,

как гриб в лукошко,

и вот несут меня со всеми,

и крошат ножку.

И вот меня перчат и солят,

жуют и давят,

а я хриплю о личной боли,

о личном праве.

О том, что я, де, обворован,

обманут в спешке...

Да брось, какой ты, братец, Ворон?

Ты - сыроежка.

Судьба моя - как шахтный коридор,

Прорубленный неведомой бригадой:

Как ни петляй ему наперекор,

Он все равно доставит куда надо.

Когда-то, неразумен и упрям,

Я ждал развилок, верил в повороты...

Путь был извилист - коридор был прям,

Скала тверда - ни трещины, ни грота.

Потом, свои надежды истрепав -

От стенки к стенке - утлая свобода -

Я шел туда, куда вела тропа,

Не тратя сил на поиски обхода.

Да есть ли тот обход? Поверх голов

Летит мой путь заветный, путь заветный...

На дудочке играет крысолов,

И дети входят в Лету, входят в Лету.

Зашаркали, зашаркали

по улице шаги,

зажав губами жаркими

движения изгиб.

Замажут жирной сажею

единственный клочок,

куда ступает радужный,

хрустальный башмачок.

Шершавыми ошметками

залепят звон камней,

чтоб ты весной короткою

не добралась ко мне.

В жутком мире смятения и пустоты,

в диком вое свихнувшихся истин,

где защита птенцу твоему - только ты,

только ты, как птенец, беззащитен,

где о смерти уснувшей поет чернозем,

а о смерти воскресшей - суглинок,

дождь сражается с ветром, а ветер - с дождем,

и никто не прервет поединок,

и никто не пригладит взъерошенный мир,

нарисованный Господом космос,

где среди декораций беснуется Лир,

разметав бутафорские космы.

Он смеется и плачет, как требует роль,

он фортуну клянет за измену,

и юпитеров древних немеркнущий рой

освещает дурацкую сцену.

Рука в руке - по улице,

метелью запорошенной...

а после - сердцу мучиться

принцессой на горошине,

рука в руке - по улице,

с домами удивленными,

где каждый вдох целуется

с губами воспаленными,

где каждый шаг рождается

навстречу - ближе можно ли?..

а после - сердцу маяться

принцессой на горошине,

а после - сердцу лопаться...

но это - после... милая...

рука в руке - как в пропасти...

Прости меня, прости меня.

Беспокойно как-то стало,

как-то все по пустякам...

жизнь надежду отхлестала

по упитанным щекам.

То ли ветер вербу клонит,

то ли чешется в спине,

то ли голод на Цейлоне,

то ли муха на стене.

Все куда-то тянут душу

одичавшие глаза -

то ли заповедь нарушить,

то ли кукиш показать,

то ли срок себе умерить,

крепко двери заперев...

За окошком тихо время

осыпается с дерев.

Будто пьяненький уродец