Навалившись на дверь, я неожиданно легко распахнул ее и вывалился в коридор. Там сплюнул кровавую слюну, облизнул прокушенную губу и уселся на каменном полу, ожидая, пока окончательно прояснится сознание.

А как немного пришел в себя, первым делом достал нож.

Знакомая тяжесть рукояти придала уверенности, я поднялся на ноги и заковылял на поиски Берты. Или все же Марка?

Какое-то время меня занимала мысль, кого жажду отыскать в первую очередь, а когда окончательно запутался в собственных чувствах, заставил себя успокоиться и просто двигаться вперед.

Как получится, так получится.

Потому как если начистоту, то больше всего хотелось просто унести отсюда ноги. Превращенная в тюрьму скотобойня так и сочилась Тьмой, и не той чистой – Извечной, а грязной, вперемешку с миазмами смерти и людскими страданиями, отчасти даже рукотворной.

Насколько сумел, я отрешился от заполонившей тюрьму атмосферы безнадеги и сразу уловил некий отблеск, смутное светлое пятно. Скорее даже не светлое, а просто серое, но на фоне угрюмого мрака оно сверкало ничуть не хуже начищенного медяка.

Это душа живого человека – тут сомнений быть не могло, но чья именно? Кто сумел противиться тлетворному воздействию Тьмы?

Марк?! Марк!

Недаром Густав столь уверенно говорил о его присутствии в здании…

Я расплылся в злорадной улыбке, тихонько подступил к углу, выглянул – никого, одни только двери камер.

Как выяснилось немного позже, камер пустых, но это никакой роли не играло. Протокол во всех тюрьмах един: где казематы, там и вертухаи. Надзиратель должен пребывать на рабочем месте, и точка.

Подкравшись к выходу из коридора, я приник к стене и осторожно заглянул в дверь. Охранник обнаружился там, где ему и полагалось быть, – на входе. Нисколько не опасаясь внеурочной проверки, он откинулся на спинку стула и тихонько посапывал себе под нос.

Я стянул тяжелые ботинки и, ступая на цыпочках по холодному полу, прошмыгнул в нишу надзирателя. Встал у него за спиной, левой ладонью зажал приоткрытый рот и резко, со всего маху, саданул в висок рукоятью ножа. Соня дернулся, судорожно забился у меня в руках, но уже следующий удар проломил хрупкую кость, и караульный затих.

Позволив мертвецу сползти на пол, я стянул с него форменную тужурку, а со штанами возиться не стал и лишь сдернул с ремня связку ключей. После обулся и, нацепив на голову серое кепи, опустил пониже козырек.

Привычка – великое дело, когда изо дня в день вокруг тебя одни лишь сослуживцы, любой человек в форме не вызывает подозрений ровно до тех пор, пока не вглядишься ему в лицо. Но, пока вглядишься, уже и нож в сердце получишь.

Отперев дверь, я ступил на стертые ступени каменной лестницы и прислушался. В ушах зазвенело от тишины, на ходу застегивая медные пуговицы узковатой в плечах тужурки, я поднялся из подвала, присел на корточки перед дверью и приник к замочной скважине.

Обзор оставлял желать лучшего, но и так удалось разглядеть, что караульное помещение не пустовало. Двое крепких парней коротали время за игрой в кости, они по очереди трясли стаканчик, потом костяной стук сменялся звоном мелочи, и все начиналось заново.

Плохо. Не ровен час, нашумлю.

Выждав, когда ход перейдет к охраннику, сидевшему лицом к двери, я вошел и уверенно зашагал через помещение. Азартно трясший стаканчик парень поднял глаза на явившегося из подвала коллегу мгновением позже, чем следовало, и это решило дело.

Стремительно скакнув вперед, я махом снизу вверх распорол ему глотку и навалился на спину второго тюремщика. Зажал его шею в сгибе локтя, не давая закричать, и ударил ножом в лицо, но бугай оказался непрост и успел блокировать оружие, выставив перед собой руки.

И сразу резко подался назад, опрокидываясь с табурета!

Не ослабляя хватки, я вместе с ним завалился на каменный пол и принялся раз за разом всаживать изогнутый клинок в бок пытавшегося отогнуть от шеи мою левую руку охранника. Брызнула кровь, тюремщик засучил ногами, а я продолжал и продолжал бить ножом, то метя в печень, то загоняя острие меж ребер в правое легкое.

Бугай умирал долго. Судорожно изгибался и елозил, с сипом втягивал в пробитое легкое воздух, вздрагивал при каждом ударе и хорошо держался, но тем не менее сдох.

А это главное.

Столкнув с себя обмякшее тело, я поднялся на ноги и первым делом проверил охранника, что безжизненно навалился грудью на забрызганный кровью стол. Прислушался – тишина.

Никого наша возня не всполошила, никого не обеспокоила, и это давало надежду выпутаться из передряги живым.

Протерев мокрой тряпкой запятнанную кровью тужурку, я попытался ощутить присутствие давешнего светлого пятна, но вместо этого ощутил головокружение и уселся на табурет. С левой стороны грудины поселилась неприятная ломота, пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, прогоняя дурноту.