Дистрибьютор опять достал свой блокнот.

— В восемь я должен быть на обеде… Сразу после него мы можем встретиться… В одиннадцать будет не слишком поздно?

— Нормально.

— Точно?

— Конечно.

— Если я все-таки буду с дамой, она тихонько посидит в уголке, пока мы разговариваем.

— Нет проблем.

— Я оставлю тебе мой мобильный на всякий случай.

Мужчина вырвал из блокнота листок и написал номер.

— Черт, у меня же что-то случилось тут с телефоном, — сказал он и засунул листок в карман. — Не знаю, почему он не работает. Я не помню номер моего отеля, но когда я вернусь туда, я позвоню тебе и скажу его или оставлю служащим гостиницы.

— О’кей.

— Мне пора.

Мальчик почувствовал, как кружится голова от двух кружек пива. Ему стал нравиться этот тип. Слегка суетливый, но бизнесмены все такие…

Дистрибьютор встал.

— Осталась маленькая деталь, — сказал он.

— Какая?

— Я должен знать, где ты живешь.

Они виделись еще три раза после той первой встречи в подземном стрип-клубе Васастана.

Бергенхем раздвоился или расстроился, на совершенно противоположные личности.

Когда он был дома, с Мартиной, он совершенно не понимал, зачем он встречался с Марианной. Когда Малыш толкался, Бергенхем ненавидел то, второе «я».

Ее звали Марианна, но в клубах она называла себя Ангел. У нее даже были два небольших белых крылышка, которые она перед некоторыми танцами привязывала к плечам. Они блестели, как рыбья чешуя. И псевдоним, и костюм гармонировали с убожеством обстановки. Иное слово сюда не подходило, все было замызгано, как мир за грязным ветровым стеклом.

Третьей его сущностью был инспектор полиции. Но под землей, в полутемном зале, полицейский исчез. И уже кто-то другой встретился с Марианной. Так сказал бы Бергенхем, если бы кто-нибудь спросил. Но никто не спрашивал. Сомнения бурлили в нем самом. Он видел безмолвный вопрос в глазах Мартины, как будто она подозревала и видела, что он знает, что она знает.

Дуло, как на вершине горы. Он шел к Марианне домой. Она жила в лодке. Когда он услышал, он не поверил, но это было так. У нее была своя рыбацкая лодка, отслужившая срок и пришвартованная вместе с такими же к причалу Гульберг. Он слышал об этом месте, но никогда сюда не заглядывал.

Сюда стоит прийти летом, сказала она. Тогда те лодки, что еще могут плавать, отправляются в свое единственное в году путешествие к крепости Эльвборг и обратно. Это своеобразное соревнование, объяснила Марианна. Она называет его Регата разбитых надежд.

Бергенхем стоял на пешеходном переходе. Между домами свистел ветер и поддувал ему в бок. Все здесь было ему незнакомо. Блестели серые стены домов, надвигающиеся на дорогу. Кто-то стоял у ресторана «Холменс», дрожа на ветру. В здании муниципалитета открылась дверь, и оттуда высыпали сотрудники после наконец-то закончившегося рабочего дня.

Бергенхем ненадолго остановился у воды, текущей тяжело, как масло. Зима еще пряталась в осколках льда у края пристани. Слева мост делил небо на две части. Горизонт напоминал его детские рисунки, когда он смешивал все желтые и красные оттенки, что были.

С краю ржавел пароход-ресторан. Из ангаров верфи на другом берегу, которые, казалось, парили над водой, раздались удары кувалды или еще чего-то тяжелого. Он увидел фанерную табличку, обтесанную ветром, которая приглашала в общество судовладельцев. Позади зарослей на другой стороне улицы кричали сотни галок, носясь над крышами черной тучей, накрывая целый квартал. Он миновал траулер и двухмачтовую яхту, в которых тоже теперь жили люди. У одной из лодок стоял «пассат», как будто кто-то пытался заехать на борт, но не вышло. Машина смотрелась очень чужеродно в этом водном царстве. Из труб тянулся дым, рядком висели почтовые ящики. У нужной таблички он остановился, растягивая время. Спешить некуда. Рядом висело объявление: «Эта лодка продается, сосна, махогон, 9,15 на 2,40, двадцать пять тысяч крон». У небольших кустов стояли две садовые скамейки — подобие миниатюрного парка для летних вечеров. До ее жилища оставалось метров пятьдесят. Впереди торчала газовая башня.

Что это была за лодка, он затруднился определить, и вряд ли кто-нибудь другой сказал бы. Плавать она уже не могла, и регаты обходились без нее. Корпус был деревянный, метров пятнадцать в длину. Внутри горел свет. Бергенхем осторожно переступил через край пристани и оказался на борту.

— Ты совсем не рассказываешь о своей жизни, — сказал Бергенхем, когда они пили кофе.

— С ума сойти, — сказала она.

— Почему?

— Я не понимаю, отчего я сижу тут с тобой.

Он думал, что внутрь будут доноситься звуки, хотя бы плещущей воды, но стояла полная тишина.

— Ты меня используешь, — сказала она.

— Неправда.

— Тогда почему ты тут сидишь?

— Потому что я хочу быть здесь.

— Все используют кого-то.

— Это ты вынесла из своего прошлого?

— Я не хочу об этом говорить.

— Сколько времени ты живешь в лодке?

— Давно.

— Она твоя?

— Моя.