Шрифт:
Осознав этот неприятный для себя факт, Нойнер впервые за последнее время ощутил непреодолимую потребность в активных действиях – мозг отчаянно заработал, пытаясь найти выход из создавшейся ситуации и попутно призывая весь остальной организм сделать хоть что-то для своего спасения. Решение пришло неожиданно: лихорадочно обшаривая взглядом комнату, Ганс обратил внимание на инвалидную коляску, стоящую за койкой соседа по палате.
– Эй, Бенно, а куда тебя ранило-то?
– Да в ноги! Черт бы их побрал, тех «иванов». Ах да, я же тебе еще не рассказывал… Слушай! В общем, когда мы прибыли из Крыма…
– Так тебе что, обе ноги попортило? – В голове Ганса затеплилась робкая надежда на спасение.
– Ну да! Нарвался на очередь из пулемета. Правую в гипс, а левая через мякоть – гноится до сих пор. Ты слушай! Это в декабре было…
– То есть ты «лежачий» теперь? – Надежды Нойнера крепли прямо на глазах.
– Ага. Даже на каталку эту чертову залезть толком не могу. Эх-х!
– Ты полежи пока, я сейчас…
С этими словами Ганс скатился с койки со скоростью, которую демонстрировал разве только в лучшие времена при сигнале побудки в казарме, и стремительно вылетел в коридор. Лишь пробежав пару коридоров и спустившись на первый этаж, он почувствовал себя в безопасности. Прислонившись здоровым плечом к стене, Ганс наконец-то смог спокойно перевести дух. Рана побаливала, дыхание с непривычки немного сбилось, недавно сросшиеся мышцы спины слегка подергивало, но, несмотря на эти мелкие неудобства, на его губах блуждала счастливая улыбка – впервые со дня злополучного боя.
Причина выздоровления номер 2 носила необычное и поэтическое имя – Сольвейг Солемдаль. Принадлежало это имя новой медсестре из норвежского Красного Креста, которая вместе с другими девушками прибыла для работы в больнице на следующий день после появления Бенно и была закреплена как раз за тем отделением, где находились на излечении Ганс и его словоохотливый сосед.
Весть о предстоящем прибытии группы норвежек распространилась заранее и уже не менее трех дней будоражила умы местных недобитых ловеласов. Ганс, пока находился в своем полуанабиозном состоянии, эти слухи игнорировал, но Бенно, бесцеремонно вторгшийся в его сонное существование, быстро исправил сложившееся положение.
Беспокойный артиллерист оказался не только патологическим болтуном, но и отъявленным бабником. При этом собственная нетранспортабельность его абсолютно не смущала, и он вовсю строил грандиозные планы покорения скандинавских валькирий.
– Представляешь, Ганс, говорят, они все ростом как потсдамские гренадеры и сиськи – во! – лежащий на боку Бенно попытался изобразить руками нечто необъятное.
– Каждая? – Нойнер, за истекшие сутки вернувший себе не только бодрость духа, но и свое обычное ехидство, не смог удержаться от «шпильки».
Недамански на секунду задумался – подколка Ганса все-таки вывела его из равновесия, хотя и ненадолго.
– Нет, пожалуй, обе. Да хоть бы и каждая! Какая разница? Главное: одну из них закрепили за нашим отделением! Представляешь? Я даже имя ее узнал – Сольвейг Солемдаль! Здорово звучит, правда? Как в музыке какой-то классической… не помню названия [19] . Настоящая норвежка – дочь викингов! Голубые глаза, золотистые косы, длинные ноги, грудь… – Бенно откинулся на подушку и мечтательно закатил глаза.
19
Имеется в виду «Песня Сольвейг» Эдварда Грига.
Через каких-то полтора часа безжалостная действительность разбила его хрустальные мечты самым жестоким образом.
Когда во время обеденного обхода вместе с немолодым врачом в палату, громко топая туфлями сорок первого размера, вошла сутулая, костлявая тетка неопределенного возраста с абсолютно плоской грудью, массивной, как булыжник, челюстью, «лошадиным» лицом, водянистыми глазами и практически бесцветными жидкими волосами и бровями, случилось чудо. Бенно, который от предвкушения встречи со скандинавской красавицей последние полчаса буквально не находил себе места, увидев предмет своих вожделений, онемел на целых 10 минут! Даже на вопросы врача о самочувствии он только мотал головой и мычал что-то нечленораздельное.
Ганс, наблюдавший эту картину, буквально давился от смеха, накрывшись купленной вчера в городе газетой и беззвучно сотрясаясь от душившего его хохота. Лишь через пару минут, после того как доктор со своей спутницей покинули палату, Бенно смог выдавить из себя первую фразу:
– Что это было???
– Валькирия, камрад! Даже не сомневайся – настоящая валькирия! – Ганс наконец-то дал выход своему безудержному веселью.
– Э-э-э… – едва ли не впервые в своей жизни Бенедикт Недамански не нашелся с ответом. Зато Нойнер развлекался вовсю.
– А ты думал? «Бедра, грудь», – Ганс передразнил недавние восторги товарища по несчастью, – ерунда все это. Главное для настоящей валькирии, чтобы кольчуга удобно надевалась! А на ту грудь, что ты показывал, не то что доспехи – парашютный купол не натянешь.
– Дьявол! Не завидую я в таком случае тем, кто попал в Вальхаллу и вынужден пялиться на таких страхолюдин до самого конца света. Это ж похуже, чем в чистилище сидеть в ожидании Страшного суда!
– Ага. Зато представь, с какой яростью будут сражаться эти вояки, когда придет день последней битвы – после такого зрелища их уже ничем не испугаешь!