Шрифт:
Королевские артиллеристы поражали деловитостью и скоростью. Вроде только-только прозвучал выстрел, а прислуга уже банит ствол, поливает водой (ну, где тут уксуса-то напасешься?), засыпает порох и вкатывает ядро, завернутое в холстину. Главный бомбардир тыкает запальником и, не дожидаясь, пока вспыхнет порох, падает в окопчик. Выстрел и… очередное ядро, долетая до стены, раскалывается на куски…
Свеи были хорошими артиллеристами, но даже они не смогли спорить с валунами, из которых сложены стены обители – толку от обстрела не было никакого, но грохот мешал братии творить молитвы, а бабы жаловались, что овцы блеют, а коровы перестают доиться.
Испортив десятка три ядер, свеи принялись сосредоточенно выцеливать сруб у Святых ворот. Сосновые бревна подались не сразу. Когда же пробили первую брешь, среди артиллеристов раздался победный вой, сменившийся воплями разочарования – из дыры посыпался камень… Но поорав, артиллеристы снова принялись за дело. Пожалуй, если так пойдет, ядра пробьют-таки щебень и выломают ворота…
Воеводы просились на вылазку, но Авраамий медлил и разрешения не давал. Приказал лишь, чтобы Мансуров держал около ворот отряд, готовый хоть к бою внутри стен, хоть – к вылазке.
Ночью, когда все, кроме часовых на стенах да вахтенных на кораблях, спали, со стороны моря донеслись выстрелы, крики и шум. Один за другим вспыхивали сполохи, словно Северное сияние! От взрывов вдоль моря поднялись волны, а ветер едва не сваливал с ног караульных…
Настоятель и Авраамий, с усилием держась за перила, считали языки пламени, которыми расцвело море…
– Поморы это… – Посмотрев в недоуменные глаза игумена, Авраамий пояснил: – Мы, с Автомоном, Царствие ему Небесное, решили – коли туго придется, брандеры делать… Ну, брандеры – это…
– Да знаю я, что за брандеры такие, – отмахнулся отец игумен и перекрестился: – Господи, они ж на верную смерть пошли…
– Может, доплыл кто… – неуверенно сказал келарь.
– Нам-то почему не сказал? – сурово спросил игумен.
– Если бы сказал, так ты бы и не отпустил. Верно?
– Верно, – согласился настоятель. – Потому не отпустил бы, что на самоубийство похоже. А самоубийство, брат Авраамий, сам знаешь – грех великий…
– Может, и грех, – кивнул Палицын. – Только, отец игумен, если и есть грех – мой он. Я поморов на смерть отправил. А теперь вот Петьку Мансурова на вылазку отправлю…
Всю ночь около залива шел бой. Свеи-артиллеристы и те, кому удалось выплыть со взорванных кораблей, дрались отчаянно. Терять им было нечего. Авраамию еще дважды пришлось посылать отряды. Но к утру все было кончено. Берег около батарей был завален трупами, а на волнах остались лишь обугленные и еще чадящие остовы галеонов. Оставшиеся в живых свеи сдавались в плен…
На монастырском кладбище прибавилось могил. Стрельцов, поморов и монахов хоронили по пять тел в одной яме. Выкопать на каждого – пятьсот с лишних могил было бы не под силу. Отдельно положили лишь Петра Мансурова – по левую руку от князя Пожарского. Правую сторону Авраамий оставил для себя.
Убитых свеев похоронили за оградой, в братской могиле. Отец игумен даже разрешил, чтобы пленные прочитали над мертвецами свои молитвы…
Дела и дороги
В верхней горнице, куда допускались лишь избранные, сидели трое – сам хозяин, городовой воевода Котов, стрелецкий голова Костромитинов и гость, князь Мезецкий. Четвертый – здоровенный черный кот, с белой грудкой, в разговоре участия не принимал, а просто дремал на столе, покрытом рыхлым гишпанским бархатом (по нынешним временам – ценность несусветная!).
Александр Яковлевич, за последнее время зело огрузневший, устало потер левую половину груди, поморщился и сказал, пряча глаза:
– Ты, князь Даниил – хошь обижайся на меня, хошь нет, но не разрешу я тебе в своем городе Земский собор проводить.
– А если я разрешения не спрошу? – спросил Мезецкий.
– Воевать будешь? – сузил глаза Котов.
– Сроду такого не было, чтобы Мезецкие со своими городами воевали, – слегка надменно проговорил князь. – Все больше – с татарами да с литовцами. Ну, изменники не в счет. Да и людей не хватит, чтобы с тобой воевать. Сам видел – сотня у меня, все про все.
– Это ты правильно сказал, не хватит, – с удовлетворением откинулся воевода на спинку резного кресла. – Да и народ у тебя, с бору по сосенке. Добро, коли половина порох нюхала…
– Если бы половина, перекрестился б от радости. Хорошо, коли с дюжину найду. Против твоих стрельцов и получаса не выстоят. Но чтобы город спалить, к ядреной матери, так и таких за глаза хватит… – Увидев, как напрягся воевода, усмехнулся и примирительно сказал: – Не боись, воевода Рыбнинский, не будет ничего худого… Потерпи, уйду я скоро.