Жена учительствовала, и в дни, когда рано уходила из дому, отводить в детский сад младшую, четырехлетнюю доченьку Софочку должен был я. К каким ухищрениям приходилось порой прибегать, чтобы с минимальной жестокостью преодолеть нежелание еще не продравшего глазки ребенка отправляться в чужой дом, к чужой тете, знал не понаслышке.

... И в один из таких походов я решил применить заранее продуманный прием, надеясь, что удастся заморочить девочку и спокойно преодолеть десяти минутную дорогу до детсада.

— Ты знаешь, доченька, — спросил я, когда мы спускались по лестнице, — что садик твой на Трубной площади?

Желая захватить ее внимание, я начал, не ожидая ответа, декламировать с максимально доступной мне артистичностью:

/И в кафе на Трубной/ /золотые трубы, — / /только мы входили, -/ /обращались к нам:/ / «Здравствуйте, пожалуйста,/ /заходите, Люба!/ /Оставайтесь с нами,/ /Любка Фейгельман!»/...

Что думали оборачивающиеся прохожие, нетрудно догадаться. Но зато эффект от стихов превзошел все мои ожидания. Ошарашенная дочка смотрела на меня, ничего не понимая, и после некоторой паузы сказала:

— А у нас в садике тоже есть Люба! Потом подумала и спросила:

— Папа, а золотые трубы, это что?

На мои ответы следовали ее новые вопросы, и мы оба не заметили, как оказались в детском саду.

После этого каждый раз, когда мы отправлялись в поход, дочка просила:

— Пожалуйста, почитай еще про золотые трубы!...

Много лет спустя, в первое же наше совместное посещение Новодевичьего, я подвел мою взрослую дочь к могиле, где покоится Смеляков Ярослав Васильевич(1913-1972), и спросил:

— Помнишь!?

И тут же в ответ услышал:

— Золотые трубы? Еще бы!

Посмотрела она на надгробие — огромную из белого металла звезду с неравными лучами — лукаво улыбнулась и сказала:

— А я ведь стихи Смелякова полюбила, правда, лет через двадцать. Хочешь докажу?

И прочла:

Если я заболею,

к врачам обращаться не стану.

Обращаюсь к друзьям

(не сочтите, что это в бреду):

постелите мне степь,

занавесьте мне окна туманом,

в изголовье поставьте

упавшую с неба звезду.

Да, звезду в изголовье «поставили». Но ведь не здесь ее место. А там, где поэт хотел оказаться после смерти. И это место назвал, причем письменно, в стихотворении «Попытка завещания»:

Когда умру, мои останки,

с печалью сдержанной, без слез,

похорони на полустанке

под сенью слабою берез.