— Прикажете стереть пыль, сэр? — Любопытство заставило Джейн вернуться. Я кивнул. Свой портрет я отвернул в сторону, а изображение женщины в черном заслонил собой. Оставшись один, я сорвал со стены «Суд по делу лорда Уильяма Расселла» и поместил в крепкую темную раму женский портрет.

Потом я послал багетному мастеру заказ на раму для своего портрета. Он так долго пребывал лицом к лицу с изображением прекрасной чародейки, что у меня не хватало духу отнять у него счастье смотреть на нее. Если это сентиментальность — что ж, назовите меня сентиментальным.

Прибыла новая рама, и я повесил ее напротив камина. Перерыв все бумаги тетушки, я не нашел ничего, что объясняло бы происхождение моего портрета, осталась тайной и история картины, запечатлевшей незнакомку с удивительными глазами. Выяснилось только, что вся старая мебель перешла к тетушке после смерти моего двоюродного деда — главы фамилии. Я бы заключил, что наше сходство — семейное, если бы все, кто входил в гостиную, не восклицали: «Как похоже вас изобразили!» Пришлось использовать объяснение, придуманное Джейн, — маскарад.

И тут, как можно предположить, история с портретами подходит к концу. Вернее, это можно было бы предположить, если бы далее не следовало еще немало страниц. Как бы то ни было, тогда я счел эту историю законченной.

Я отправился к Милдред и пригласил ее с матушкой у меня погостить. На картину в раме из черного дерева я старался не смотреть. Я не мог ни забыть, ни вспоминать без странного трепета выражение глаз женщины, когда я увидел их впервые. Меня пугала мысль, что наши взгляды опять встретятся.

Готовясь к визиту Милдред, я сделал в доме кое-какие перестановки. Многие предметы старомодной мебели были перенесены вниз, весь день я перемещал ее так и эдак и наконец, уставший, но довольный, уселся перед камином. Взор мой случайно упал на картину, на карие, бездонные глаза женщины, и, как в прошлый раз, замер, прикованный каким-то колдовством, — так мы иногда подолгу, как зачарованные, рассматриваем в зеркале отражение собственных глаз. Встретившись с ней взглядом, я ощутил, что мои зрачки расширяются, а под веками щиплет, словно от подступивших слез.

— Как же мне хочется, чтобы ты была женщиной, а не картиной! — произнес я. — Сойди вниз! Пожалуйста, сойди!

Я говорил это со смехом и все же простер вперед руки.

Я не клевал носом, не был пьян. Я был абсолютно бодр и совершенно трезв. Однако, протягивая руки, я увидел, как расширились глаза женщины, как затрепетали губы. И можете меня повесить, если это неправда.

Ладони ее шевельнулись, по лицу пробежала тень улыбки.

Я вскочил на ноги.

— Э нет, — проговорил я вслух. — Слишком уж странные фокусы выделывают отблески камина. Велю-ка я принести лампу.

Я потянулся к колокольчику и уже к нему притронулся, но не успел позвонить, потому что услышал какой-то звук у себя за спиной. Огонь был тусклым, углы комнаты тонули во мраке, но за высоким резным стулом явно сгустилась какая-то тень.

— Я должен в этом разобраться, — воскликнул я, — а иначе грош мне цена! — Выпустив колокольчик, я схватил кочергу и разворошил догоравшие угли. Потом решительно отступил назад и посмотрел на картину. Рама из черного дерева была пуста! В темном углу, где стоял резной стул, послышался тихий шелест: из тени показалась женщина с картины — она двигалась ко мне.

Надеюсь, никогда в жизни мне не придется вновь пережить такой безграничный ужас. Даже под страхом смерти я не сумел бы пошевелиться или заговорить. То ли все известные законы природы утратили силу, то ли я сошел с ума. Я трясся всем телом, но (радуюсь, вспоминая это) не пустился бежать, пока по каминному коврику ко мне приближалась фигура в черном бархатном платье.

Меня коснулась рука — нежная, теплая, человеческая, — и тихий голос произнес:

— Ты звал меня. Я пришла.

От этого прикосновения и звука этого голоса мир словно перевернулся. Не знаю, как описать это словами, но не было уже ничего страшного или даже необычного в том, что портреты облекаются плотью; происшедшее представлялось совершенно естественным, правильным и бесконечно желанным.

Я накрыл ее руку своей. Перевел взгляд с незнакомки на свой портрет. Его не было видно в слабых отсветах камина.

— Мы не чужие друг другу, — сказал я.

— О да, не чужие.

Сияющие глаза заглядывали в мои, алые губы почти касались моего лица. Ощутив, что обрел главное в своей жизни сокровище, которое считал безнадежно потерянным, я вскрикнул и обнял ее. Это было не привидение, это была женщина, единственная женщина в целом свете.