Чистый лист

Аннотация

История про девушку, у которой было всего пять парней. Ведь отец же не может считаться за парня, верно?

© Алексей121

Прямо через улицу напротив того здания, где он работал, была кофейня «Старбакс», там она и засела за столиком у окна незадолго до пяти вечера. Она предполагала, что ждать придется долго. В Нью-Йорке молодые помощники адвокатов, как правило, засиживаются на работе до полуночи, а обедают и ужинают, не выходя из-за рабочего стола. Интересно, в Толедо так же? Ну, по крайней мере, капуччино в Толедо был такой же, как в Нью-Йорке. Она прихлебывала свой кофе, стараясь растянуть его на подольше, и собиралась уже подойти к стойке за вторым, как вдруг увидела его. Но он ли это был? Высокий, стройный, в темном костюме с галстуком, с портфелем в руке, решительно шагающий по тротуару. Когда они были знакомы, он носил длинную лохматую шевелюру, под стать джинсам и футболке, которые тогда были его привычной одеждой, ну а теперь он сделал себе аккуратную прическу, под стать костюму и портфелю. Кроме того, теперь он носил очки, которые придавали ему серьезный, деловитый вид. Раньше он очков не носил и уж точно не выглядел деловитым. Но это был Дуглас. Точно, он. Она вскочила из-за столика, толкнула дверь, ускорила шаг и на углу поравнялась с ним. — Дуг! Дуглас Праттер? Он обернулся, она поймала его озадаченный взгляд. — Я — Кит, — подсказала она. — Кэтрин Толливер. По ее губам скользнула улыбка. — Голос из прошлого, да? И не только голос. Я вся из прошлого… — Боже мой! — воскликнул он. — Это и правда ты! — Я тут зашла кофейку попить, — сказала она, — сижу, смотрю в окно и думаю: никого-то я в этом городе не знаю. И вдруг вижу — ты! Думаю — померещилось. Или просто кто-нибудь, кто выглядит гак, каким должен был стать Дуг Праттер восемь лет спустя… — Что, неужели восемь лет прошло? — Да, ровно восемь лет. Мне тогда было пятнадцать, а теперь двадцать три. А ты был на два года старше… — Я и теперь на два года старше. Так что тут-то все по-прежнему. — Да, и твоя семья снялась и уехала прямо посередине твоего первого учебного года в старшей школе… — Ну, папе предложили работу, от которой он никак не мог отказаться. Он рассчитывал послать за нами в конце семестра, но мама про это и слышать не желала. Она говорила, что нам всем будет слишком одиноко. Я только много лет спустя понял, что она просто не желала оставлять его одного, оттого что не доверяла ему. — Отчего же она ему не доверяла? — Понятия не имею. Но их брак все равно развалился два года спустя. Папаша малость сбрендил и переселился в Калифорнию. Вбил себе в голову, что хочет сделаться серфером. — Что, серьезно? Ну, думаю, для него это скорее хорошо… — Не так уж хорошо. Он утонул. — Ой, я тебе так сочувствую… — Кто знает? Может быть, именно этого он и хотел, сам того не зная. Ну а мама до сих пор жива-здорова. — Она в Толедо живет? — В Боулинг-Грин. — Вот! Я же знала, что вы переехали в Огайо, а в какой город — никак не могла вспомнить, знала только, что не в Толедо. В Боулинг-Грин! — Мне это название всегда казалось обозначением цвета. Есть травянисто-зеленый, есть цвет морской волны, есть цвет хаки, а есть цвет дорожки для боулинга… — Ах, Дуг, ты совершенно не изменился! — В самом деле? Я теперь хожу в костюме и работаю в офисе. Господи боже, я даже ношу очки! — И обручальное кольцо! И, пока он не принялся ей рассказывать про жену, деток и их чудный коттедж в пригороде, торопливо добавила: — Ну ладно, тебе, наверно, пора домой, а у меня свои планы. Но я хочу возобновить знакомство! У тебя завтра найдется свободное время? «Кит… Кэтрин Толливер». Само это имя вернуло ее на много лет назад. Ее уже давно не звали ни Кит, ни Кэтрин, ни Толливер. Имена — как одежда: она носила их некоторое время, а потом выбрасывала вон. Аналогия была неполной: запачканную одежду можно и отстирать, а для имен, которые пришли в негодность, химчисток пока не придумали. «Кэтрин, Кит Толливер». На ее удостоверении личности значилось другое имя, и в мотеле она зарегистрировалась под другим именем. Но, представившись Дугу Праттеру, она сделалась той, кем представлялась. Она снова была прежней Кит — и в то же время не была ею. Интересное дельце, ничего не скажешь. Вернувшись в свой номер в мотеле, она некоторое время переключала каналы на телевизоре, потом вырубила его и пошла в душ. После душа она провела несколько минут, изучая свое обнаженное тело и прикидывая, каким оно покажется ему. Грудь у нее стала немного полнее, чем восемь лет назад, попка немного круглее, и в целом она сделалась немного ближе к зрелости. Она всегда была уверена в собственной привлекательности, и тем не менее не могла не задуматься о том, какой она покажется тому, кто знал ее много лет тому назад. Разумеется, тогда он не нуждался в очках. Она где-то читала, что, если мужчина некогда обладал женщиной, он в глубине души полагает, что всегда сможет обладать ею снова. Она не знала, насколько это соответствует действительности, но ей казалось, что с женщинами все наоборот. Женщина, которая когда-то была с неким мужчиной, обречена сомневаться в том, что сумеет увлечь его во второй раз. Вот и она сама была не уверена в себе, но заставила себя отбросить сомнения. Он женат, возможно, влюблен в свою жену. Он поглощен собственной карьерой и стремится к спокойной, размеренной жизни. Для чего ему бессмысленная интрижка со старой школьной подружкой, которую он даже не признал, пока она не представилась? Она улыбнулась. «В обед, — сказал он. — Мы можем пообедать вместе!» Началось все довольно забавно. Она сидела за столом с шестью или семью другими людьми, мужчинами и женщинами немного за двадцать. Один из мужчин упомянул женщину, которую она не знала, хотя ее, похоже, знали большинство остальных, если не все остальные. И одна из женщин сказала: «A-а, эта шлюха!» Предполагаемая шлюха тут же была забыта: весь стол принялся обсуждать, кого можно считать шлюхой. Что такое «шлюха» — отношение к людям? Поведение? Рождаются ли женщины шлюхами или становятся ими? И разве только женщины? Может ли мужчина быть шлюхой? Это стало камнем преткновения. Нет, мужчина тоже может быть сексуально распущенным, — сказал один из мужиков, — и тогда он, конечно, сволочь и заслуживает некоторого презрения. Однако же с моей точки зрения слово «шлюха» неразрывно связано с половой принадлежностью. Существо, обладающее Y-хромосомой, шлюхой считаться не может! И наконец, можно ли выразить это понятие в числовом эквиваленте? Составить формулу, например? Какое количество партнеров за какое количество лет делает женщину шлюхой? — Ну вот, предположим, — говорила одна из женщин, — предположим, раз в месяц ты идешь и пропускаешь пару… — Пару мужиков? — Пapy рюмок, идиот, и тебя тянет пококетничать, слово за слово, и ты приводишь кого-нибудь к себе домой. — Раз в месяц? — Ну, бывает. — Это выходит двенадцать мужиков в год. — Ну, долго так продолжаться не может, рано или поздно одно из таких легких увлечений перерастет во что-то серьезное. — И вы поженитесь и будете жить долго и счастливо? — Ну, по крайней мере год-другой вы будете хранить верность друг другу, это сильно сократит количество увлечений, верно? Во время этого разговора она почти все время молчала. А чего вмешиваться-то? Разговор успешно развивался без нее, и она могла спокойно сидеть, слушать и размышлять, какое место отведено ей на том, что кто-то из присутствующих уже успел окрестить «шкалой от святой до шлюхи». — Вот с кошками, например, все понятно, — сказал один из мужиков. — А что, кошки могут быть шлюхами? — Да нет, с женщинами и кошками. Если у женщины одна кошка или даже две или три, она просто любит животных. А вот если четыре и больше, то она уже сумасшедшая кошатница. — Начиная с четырех? — Ну да, именно начиная с четырех. Но со шлюхами, похоже, все куда сложнее… Кто-то сказал, что все усложняется тем, есть ли у женщины постоянный партнер, муж там или просто любовник. Если нету и она находит себе мужика раз шесть за год, то она точно не шлюха. А вот если она замужем и при этом продолжает трахаться на стороне, это меняет дело, верно? — Давайте говорить конкретно, — сказал один из мужчин одной из женщин. — Вот у тебя сколько было партнеров? — У меня? — Ну. — В смысле, за прошлый год? — За прошлый год или за всю жизнь, как хочешь. — Ну-у, чтобы отвечать на такие вопросы, мне, как минимум, надо выпить еще! Заказали еще выпить, и разговор перешел на игру в откровенность, хотя Дженнифер — эти люди знали ее как Дженнифер, в последнее время это было ее основное имя, — так вот, Дженнифер казалось, что откровенностью тут и не пахнет. А потом настал ее черед. — Ну, Джен? А у тебя сколько? Увидится ли она еще с этими людьми? Вряд ли. Тогда какая разница, что она ответит? И она ответила: — Смотря как считать. Что считается, а что нет? — В каком смысле? Минеты не считаются, что ли? — Ну да, Билл Клинтон так и говорил, помните? — Не, по-моему, минеты считаются! — А когда руками — считается? — Не, это точно не считается, — сказал один из мужчин, и с этим, похоже, были согласны все. — Хотя руками тоже неплохо, — добавил он. — Ну, так как считать-то будем? Когда мужчина входит внутрь или как? — Я думаю, — сказал один из мужиков, — что это вопрос субъективный. Если женщина считает, что было, значит, было. Ну так, Джен? Сколько ты насчитала? — А если ты отрубилась и знаешь, что что-то было, но ничего не помнишь, это как? — То же самое. Если ты считаешь, что было, значит, было… Разговор пошел своим чередом, но она уже отвлеклась, обдумывая, вспоминая, прикидывая. Сколько мужчин, собравшись за столом или у костра, могли бы рассказать о ней друг другу, делясь впечатлениями? Вот, думала она, вот настоящий критерий, а не то, какая часть ее тела соприкасалась с его телом. Кто может рассказать? Кто может считаться свидетелем? И, когда разговор затих, она сказала: — Пятеро. — Пятеро? Так мало? Всего пятеро? — Да, пятеро. С Дугом Праттером она договорилась встретиться в полдень, и вестибюле отеля неподалеку от его офиса. Она пришла пораньше и села так, чтобы наблюдать за входом. Он сам пришел на пять минут раньше, она видела, как он остановился, снял очки и принялся протирать стекла платочком из нагрудного кармана. Потом снова надел их и принялся осматриваться. Она встала, он заметил ее, она увидела, как он улыбнулся. Улыбка у него всегда была обворожительная, оптимистичная, полная уверенности в себе. Тогда, много лет назад, эта улыбка была одной из вещей, которые нравились ей в нем больше всего. Она подошла к нему. Вчера на ней был темно-серый брючный костюм; сегодня она надела пиджак с юбкой. Это по-прежнему смотрелось по-деловому, но куда более женственно. Более доступно. — Надеюсь, ты не против немного прокатиться? — сказал он. — Тут поблизости есть места, где можно посидеть, но там слишком шумно, многолюдно и негде поболтать спокойно. И к тому же там тебя все время дергают, а я не хочу обедать второпях. Или ты спешишь куда-нибудь? Она покачала головой. — Нет, у меня весь день в моем распоряжении. Вечером мне надо быть на коктейльной вечеринке, но до тех пор я свободна как ветер. — Ну, значит, торопиться нам некуда! Думаю, нам есть о чем поговорить, а? Выходя из отеля, она взяла его под руку. Того мужика звали Лукас. Она давно обратила на него внимание, и в его глазах читался определенный интерес к ней, но по-настоящему он заинтересовался ею, когда она сообщила, сколько сексуальных партнеров у нее было. Это он спросил: «Пятеро? Так мало? Всего пятеро?», и, когда она подтвердила это, он перехватил ее взгляд и больше не спускал с нее глаз. Теперь он повел ее в другой бар, уютное тихое местечко, где они могли бы познакомиться друг с другом по-настоящему. Наедине. Приглушенный свет, расслабляющая обстановка. Пианист за роялем наигрывал ненавязчивые мелодии, официантка с неопределенным акцентом приняла заказ и принесла напитки. Они чокнулись, пригубили, и он сказал: — Пятеро, значит… — Смотрю, тебя это всерьез зацепило, — сказала она. — Что, пять — твое счастливое число? — Вообще-то мое счастливое число — шесть, — ответил он. — Понятно. — И ты никогда не была замужем? — Нет. — Никогда ни с кем не жила… — Только с родителями. — И до сих пор живешь с ними? — Нет. — Одна живешь? — Мы снимаем квартиру на двоих. — С женщиной, в смысле? — Ну да. — А вы, это, не того… — Мы спим в разных постелях, в разных комнатах, и у каждой из нас — своя жизнь. — Ага. Может, ты это, в монастыре жила, или типа того? Она взглянула на него. — Ну, потому что ты такая привлекательная, ты входишь, в и комнате сразу становится как-то светлее, и, по-моему, куча мужиков были бы не прочь с тобой познакомиться. А тебе сколько лет? Двадцать один, двадцать два? — Двадцать три. — И что, у тебя было всего пять мужиков? Ты что, поздно начала, что ли? — Да я бы не сказала. — Ты извини, что я так пристаю с расспросами. Просто, знаешь, не верится как-то. Но мне не хотелось бы тебя напрягать… Этот разговор ее нисколько не напрягал. Ей просто было скучно. Ну и чего тянуть? Почему бы сразу не взять быка за рога? Она уже сбросила туфельку и теперь положила ногу к нему на колени и принялась массировать ему пах носком ступни. Выражение его лица само по себе стоило потраченного времени. — Ну, теперь моя очередь задавать вопросы, — сказала она. — Ты с родителями живешь? — Ты чего, шутишь, да? Нет, конечно! — А ты один живешь или с соседом? — С соседом я жил только в колледже, а это было давно… — Ну, так чего же мы ждем? — осведомилась она. Выбранный Дугом ресторан находился на Детройт-авеню, к северу от шоссе I-75. Пока они шли через парковку, она обратила внимание, что через два дома от него есть мотель, а напротив — еще один. Внутри было сумрачно и тихо, а обстановка напомнила ей коктейль-бар, куда водил ее Лукас. Она внезапно вспомнила, как ласкала его ногой и какое у него при этом было лицо. За этим воспоминанием потянулись и другие, но она отмахнулась от них. Настоящий момент был достаточно приятен, и она хотела прожить его здесь и сейчас. Она попросила сухой «Роб Рой» [1] , и Дуг, поколебавшись, заказал себе то же самое. Кухня в меню была итальянская, и он хотел было заказать креветок, но спохватился и взял небольшой стейк. Она поняла, что это оттого, что креветок подают в чесночном масле и он не хотел, чтобы от него потом несло чесноком. 1 Коктейль из виски и вермута с добавлением горькой настойки. Разговор начался с настоящего, но она быстро увела его в прошлое, которому он и принадлежал по праву. — Ты вроде всегда хотел быть юристом… — вспомнила она. — Ну да, я собирался сделаться адвокатом по уголовным делам. Блистать на процессах, защищать невинных… А сейчас я работаю с корпорациями, и если я окажусь в зале суда, то только в том случае, если сделаю что-то не так. — Ну, насколько я понимаю, уголовной практикой на жизнь особо не заработаешь… — Да нет, прожить-то можно, — возразил он, — но ведь всю жизнь будешь общаться с отбросами общества, делая все, что в твоих силах, чтобы избавить их от той участи, которой они более чем заслуживают. Разумеется, когда мне было семнадцать лет и я с горящими глазами читал «Убить пересмешника», я о таких вещах не задумывался. — Знаешь, ты у меня был первым парнем… — А ты у меня была первой девушкой, с которой все было по-настоящему. «Ах вот как? — подумала она. — А сколько было тех, с которыми все было понарошку?» Интересно, почему именно с ней все было по-настоящему? Потому, что она согласилась с ним переспать? Неужели он был девственником тогда, когда они в первый раз занялись сексом? Тогда она над этим особо не задумывалась, она была слишком поглощена своей собственной ролью в происходящем, чтобы обращать внимание на его опытность или неопытность. Тогда это не имело особого значения, и она не считала, что это важно теперь. Ну а он, как она ему и сказала, был у нее первым парнем. Тут не было нужды в уточнениях — просто первым парнем, по-настоящему или как-то еще. Однако девственницей она не была. Этот барьер она преодолела еще за два года до того, примерно месяц спустя после своего тринадцатого дня рождения. Она раз сто так или иначе занималась сексом до того, как стала встречаться с Дугом. Но не с парнем. Ну, отец же не может считаться за парня, верно? Лукас жил один в просторной Г-образной студии на верхнем этаже нового здания. — Я в этой квартире первый жилец. Вообще первый! — сказал он ей. — Я до сих пор никогда не жил в совершенно новой квартире. Как будто я лишил ее девственности. — А теперь ты лишишь девственности меня. — Ну, не то чтобы девственности… Но это даже лучше. Помнишь, я тебе говорил, какое у меня счастливое число? — Шесть. — Вот именно. «Интересно, — подумала она, — когда именно он решил, что число шесть приносит ему удачу?» Когда она призналась, что у нее было всего шесть партнеров? Видимо, да. Ну и фиг с ним. Идея была неплохая, и сейчас он наверняка гордился ею, потому что она сработала, так ведь? Можно подумать, она могла не сработать… Он налил им выпить, они принялись целоваться, и она с удовольствием, хотя и без особого удивления, обнаружила, что нужные гормоны пробудились. И вместе с гормонами нахлынула восхитительная волна предвкушения, которая всегда накрывала ее в таких случаях. Это чувство было эротическим и в то же время асексуальным, она испытывала его всегда, даже когда гормоны не просыпались, когда предстоящий половой акт внушал в лучшем случае равнодушие, а в худшем — отвращение. Даже тогда она испытывала этот прилив чувств, это возбуждение. Но оно бывало куда сильнее, когда она знала, что предстоящий секс будет хорош. Он извинился, ушел в ванную, она открыла кошелек и нашла маленький пузырек без этикетки, который хранила в отделении для мелочи. Она посмотрела на пузырек, на бокал, который он оставил на столе, но в конце концов оставила пузырек в покое. В конце концов оказалось, что это не имело значения. Вернувшись из ванной, он потянулся не к бокалу, а к ней. Секс был неплох, как она и предвкушала: Лукас был изобретателен, пылок и страстен, и наконец они разжали объятия, выдохшиеся и насытившиеся. — Вау! — сказал он. — Да, это, пожалуй, самое подходящее слово. — Ты думаешь? Я старался как мог, но мне все кажется, что этого было мало. Ты такая… — Какая я? — Изумительная. Я просто не могу удержаться, чтобы не сказать это. Даже не верится, что у тебя так мало опыта. — Что, я выгляжу настолько потасканной? — Нет, просто ты так хороша в постели! А это совсем не то, что потасканная, как раз наоборот. Извини, что снова спрашиваю, честное слово, это в последний раз: ты действительно говорила правду? У тебя было всего только пять мужчин? Она кивнула. — Ну, впрочем, теперь уже шесть, верно? — Твое счастливое число? — Счастливее, чем когда бы то ни было. — Ну, для меня оно тоже удачное. Она была рада, что не стала ничего подсыпать ему в бокал, потому что после короткого отдыха они снова занялись любовью, а иначе бы ничего не было. — Все еще шесть, — сказал он потом, — разве что ты решишь, что я тяну на двоих? Она что-то ответила негромким убаюкивающим голосом, он сказал что-то еще, и это продолжалось до тех пор, пока он не перестал отвечать. Она еще немного полежала рядом с ним, в привычном, но вечно новом двойном блаженстве удовлетворенности и предвкушения, а потом наконец выскользнула из кровати, и немного погодя вышла из квартиры. Очутившись одна в идущем вниз лифте, она сказала вслух: — Пятеро. Второй бокал «Роб Роя» принесли прежде, чем заказанную еду. Наконец официантка принесла ее рыбу и его стейк, вместе с бокалом красного для него и белого для нее. Второй «Роб Рой» она оставила недопитым, а вино вообще едва пригубила. — Так ты, значит, в Нью-Йорке живешь, — сказал он. — Ты туда уехала сразу после колледжа? Она рассказала ему, как живет, стараясь отвечать на вопросы как можно уклончивей, из опасения сбиться. Разумеется, все, что она рассказала, было выдумкой: она никогда не училась в колледже, а ее опыт работы представлял собой пеструю смесь из должностей официанток и секретарш на полставки. Она не собиралась делать карьеру и работала только тогда, когда ничего другого не оставалось. Если ей нужны были деньги — а много денег ей было не надо, она не привыкла жить на широкую ногу… Ну, есть способы их добыть помимо работы. Но сегодня она была примерной офисной труженицей, с карьерой под стать ее костюму, и да, она закончила Пенсильванский университет, защитила диссертацию и с тех пор работает в Нью-Йорке. Нет, она не может обсуждать, зачем она приехала в Толедо и кто ее сюда прислал. На данный момент это все страшная тайна, она дала слово молчать. — Хотя на самом деле никакой особой тайны тут нет, — сказала она, — но, знаешь, я стараюсь выполнять то, что мне говорят. — Как солдатик. — Именно, — сказала она и улыбнулась ему через стол. — Ты мой солдатик, — называл ее отец. — Настоящий боец, маленький воин. В рассказах о подобных случаях, которые ей доводилось читать, отец (отчим, дядя, любовник матери или даже просто сосед) обычно бывал пьяницей и грубияном, кровожадным дикарем, который силой брал беззащитную сопротивляющуюся девочку. Она всегда бесилась, читая такие истории. Она ненавидела мужчин, виновных в инцесте, сочувствовала маленьким жертвам, и кровь бурлила у нее в жилах от желания расквитаться, от жажды жестокой, но справедливой мести. Она выдумывала сценарии мести: кастрировать, покалечить, выпустить кишки — все эти кары были грубые и безжалостные, но полностью заслуженные. Ее собственный опыт не имел ничего общего с прочитанным. Одни из самых ранних ее воспоминаний — это как она сидит у папы на коленях, как его руки обнимают ее, гладят, ласкают… Иногда он купал ее в ванне, следя за тем, чтобы она как следует намылилась везде и хорошенько смыла мыло. Иногда он укладывал ее спать по вечерам, и подолгу сидел рядом с кроваткой и гладил ее по головке, пока она не уснет. Было ли в этих прикосновениях что-то неподобающее? Оглядываясь назад, она предполагала, что, наверное, было, но тогда она этого не замечала. Она знала, что любит папочку, а папочка любит ее и что между ними существует связь, в которой ее матери нет места. Но ей никогда не приходило в голову, что тут есть что-то не то. А потом, когда ей исполнилось тринадцать и ее тело начало меняться, однажды ночью он пришел к ней в комнату и забрался под одеяло. Он обнял ее, прикоснулся к ней, поцеловал ее. И эти прикосновения, объятия и поцелуи были иными. Она сразу почувствовала, что теперь все изменилось, и каким-то образом поняла, что это будет тайной, о которой она никому не сможет рассказать. И тем не менее в ту ночь ничего такого особенного не случилось. Он был неизменно мягок с ней, очень мягок, и соблазнял ее очень постепенно. Потом она прочитала о том, как индейцы Великих равнин ловили и приручали диких лошадей — они не ломали их, не принуждали их силой, но медленно-медленно завоевывали их доверие. И это описание отозвалось в ней чем-то очень знакомым, потому что именно так ее родной отец превратил ее из ребенка, невинно сидевшего у него на коленях, в пылкую и послушную сексуальную партнершу. Нет, он не ломал ее дух. Напротив, он пробудил его. Он приходил к ней каждую ночь, месяцами, и к тому времени, как он наконец лишил ее девственности, невинности она лишилась уже давно, потому что он мало-помалу научил ее всему, что касается секса. В ту ночь, когда он провел ее через последний барьер, она не испытала боли. Она была хорошо подготовлена и готова ко всему. А вне постели между ними все было как обычно. — Главное — не подавать виду, — наставлял ее он. — Нашей любви никто не поймет. Нельзя, чтобы кто-то знал. Если твоя мамаша об этом пронюхает… Он не договаривал — все и так было ясно. — Когда-нибудь, — говорил он ей, — мы с тобой сядем в машину и поедем в другой город, где нас никто не знает. Мы тогда оба будем старше, наша разница в возрасте не будет так бросаться в глаза, особенно если накинуть несколько лет тебе и убавить несколько лет мне. Мы станем жить вместе, поженимся, и никто ничего не узнает. Она пыталась представить себе это. Иногда ей казалось, что все так и будет, что со временем они действительно поженятся и станут жить вдвоем. А иногда это казалось ей чем-то вроде сказки, какие рассказывают малышам: про Санта-Клауса, про зубную фею и тому подобное. — Но пока что, — не раз говорил он, — пока мы должны быть скрытными, как настоящие воины. Ты ведь у меня солдатик, да? Да? — Я иногда бываю в Нью-Йорке, — сказал Дуг Праттер. — Ты, наверно, прилетаешь туда с женой, да? — сказала она. — Вы останавливаетесь в хорошем отеле, ходите в театры, на мюзиклы… — Да нет, ей не нравится летать. — А кому же это нравится? Тем более в наше время, когда из тебя всю душу вынут во имя этой их безопасности. И с каждым годом все хуже и хуже, скажи? Сначала стали выдавать пластиковые столовые приборы — ведь нет ничего страшнее террориста с металлической вилкой! Потом вообще перестали кормить в полете, чтобы пассажиры не жаловались на пластиковые приборы… — Да-да. Ужас, правда? Но тут лететь-то совсем недолго. Меня это не напрягает. Не успеешь открыть книгу, глядь — ты уже в Нью-Йорке! — Ты бываешь там один. — По делам, — сказал он. — Не так уж часто, время от времени. То есть я мог бы бывать там и чаще, если бы было зачем. — Да ну? — Но в последнее время я стараюсь избегать таких командировок, — сказал он, пряча глаза. — Потому что вечером, как управишься с делами, не знаешь, куда себя девать. Конечно, если бы у меня там были знакомые… Но у меня в Нью-Йорке никого нет. — Ну, у тебя есть я, возразила она. — Да, в самом деле! — сказал он, и снова посмотрел ей в глаза. — Это правда. У меня есть ты, верно? За эти годы она много читала об инцесте. Она не считала свой интерес к этой теме навязчивым или болезненным: ей казалось, что было бы куда противоестественнее, если бы она не читала об этом. У нее в памяти особенно сильно запечатлелся один случай. У одного человека было три дочери, и он состоял в сексуальной связи с двумя из них. Это не был Искусный Соблазнитель, как ее отец, он был куда ближе к Пьяному Грубияну. Овдовев, он заявил двум старшим дочкам, что теперь их долг — исполнять обязанности их матери. Они чувствовали, что это неправильно, но им казалось, что делать это необходимо, и они делали это. Ну и, как и следовало ожидать, обе получили тяжелые психологические травмы. Похоже, почти каждая жертва инцеста получала психологические травмы, так или иначе. Но сильнее всего оказалась травмирована их младшая сестра. Ее папочка никогда не трогал, и она вообразила, что с ней что-то не так. Может, она уродка? Может, она недостаточно женственна? Может, в ней есть что-то отвратительное? Господи, ну что с ней не так, в конце концов? Почему он ее не хочет? После того как официантка убрала со стола, Дуг предложил выпить бренди. — Ой, нет, не стоит! — сказала она. — Я так рано так много не пью! — Да я, вообще-то, тоже… Мне просто показалось, что наша встреча — маленький праздник, и это стоит отметить. — Да, я понимаю, о чем ты. — Может, тогда кофе? Мне не хочется так скоро расставаться. Она согласилась, что выпить кофе было бы недурно. Кофе оказался действительно хорош, отличное завершение великолепного обеда. Куда лучше, чем можно рассчитывать найти на окраине Толедо. Интересно, откуда он знает это место? Может, он бывал тут с женой? В этом она сомневалась. Может, водил сюда других женщин? В этом она тоже сомневалась. Скорее всего, слышал мельком у офисного кулера. «Я повел ее в тот итальянский кабак на Детройт-авеню, а потом мы заскочили в мотель «Комфорт» в том же квартале, классная оказалась телка!» Вроде того. — Мне неохота возвращаться в офис, — говорил он. — Столько лет не виделись, а тут вдруг ты снова вошла в мою жизнь, и мне не хочется, чтобы ты исчезла вот так сразу. «Исчез-то как раз ты, — подумала она. — Уехал в этот свой Боулинг- Грин…» А вслух сказала: — Ну, мы могли бы поехать ко мне в отель, но он находится в центре города… — Вообще-то тут есть уютное местечко прямо напротив, — сказал он. — Что, правда? — Мотель «Отпуск» называется. — Думаешь, у них в это время найдется свободный номер? Он как-то ухитрился сделаться одновременно смущенным и самодовольным. — Ну, вообще-то я заказал номер заранее… Через четыре месяца ей должно было исполниться восемнадцать, и тут все изменилось. Со временем она осознала то, чего тогда сознательно старалась не замечать: все изменилось не вдруг, еще до того некоторое время все шло не так, как прежде. Отец реже приходил к ней в постель, иногда отговаривался тем, что день был тяжелый и он слишком устал, иногда говорил, что он взял работу на дом и будет сидеть до поздней ночи, иногда вообще не утруждал себя объяснениями. И вот в один прекрасный день он предложил ей прокатиться. Иногда такие семейные прогулки заканчивались в каком-нибудь мотеле, и она подумала, что и в этот раз будет так же. Охваченная предвкушением, она положила ему руку на колено, как только они выехали на улицу, и принялась поглаживать его, ожидая ответной ласки. Он отвел ее руку. Она удивилась, почему, но ничего не сказала, он тоже ничего не сказал. Минут десять он кружил по улочкам пригорода. Потом резко затормозил на стоянке возле крытого рынка, остановился, упершись в глухую стену, и сказал: — Ты ведь у меня солдатик, да? Она кивнула. — Я знаю, ты всегда будешь моим стойким, верным солдатиком. Но нам пора эго прекратить. Ты теперь взрослая женщина, тебе пора жить своей жизнью, я так больше не могу… Она почти не слушала. Слова захлестнули ее потоком, бурлящим потоком, сквозь который пробивался не столько смысл самих слов, сколько то, что стояло за ними: «Ты мне больше не нужна». Когда он умолк, она подождала еще немного, чтобы убедиться, что он больше ничего не скажет, и, поскольку знала, что он ждет ответа, сказала: — Хорошо. — Я тебя люблю, ты же знаешь. — Да, я знаю. — Ты никому ничего не говорила, нет? — Нет. — Ну конечно, ты никому ничего не говорила! Ты у меня настоящий воин, я всегда знал, что на тебя можно положиться! На обратном пути он спросил, не хочет ли она мороженого. Она молча покачала головой, и они поехали домой. Она вышла из машины, поднялась к себе в комнату. Бросилась на кровать, открыла книгу и принялась ее листать, не понимая, что читает. Через несколько минут она перестала пытаться читать, села и уставилась на кусок стены с косо наклеенными обоями. Она поймала себя на том, что думает о Дуге. Своем первом настоящем парне. Отцу она про Дуга ничего не говорила. Нет, он, конечно, знал, что они много общаются, но об их связи она молчала. Ну и, разумеется, она не говорила ни слова о том, что происходит между нею и ее отцом, ни Дугу, ни кому-нибудь другому. Эти две связи протекали как будто бы в разных мирах. Но теперь, когда обе они оборвались, она обнаружила между ними нечто общее. Семья Дуга переехала в Огайо, некоторое время они переписывались, но вскоре переписка заглохла. А отец больше не хочет заниматься с ней сексом. Скоро случится что-то плохое. Она это просто знала. Через несколько дней она после школы зашла к своей школьной подружке Розмари. Розмари жила всего в нескольких кварталах, на Ковинтон-стрит, у нее было трое братьев и две сестры, и всех, кто оказывался у них в гостях в обеденное время, усаживали обедать. Она с благодарностью приняла приглашение. Можно было бы пойти домой, но домой идти ей не хотелось. И после обеда тоже. — Слушай, нельзя ли у вас переночевать? — спросила она у Розмари. — А то родители в последнее время ведут себя как-то странно. — Погоди, я спрошу у мамы! Надо было позвонить домой, спросить разрешения остаться. — Никто трубку не берет, — сказала она. — Может, ушли куда-нибудь? Ну, если нельзя остаться, я пойду домой. — Нет-нет, оставайся! — сказала мать Розмари. — Позвонишь еще раз, перед сном, ну а если и тогда никто не ответит, значит, их просто нету дома и они тебя не хватятся, верно? У Розмари в комнате стояло две кровати, она легла на свою и сразу заснула. Кит, лежавшая в нескольких футах от нее, подумала, что, наверное, сейчас войдет отец Розмари и ляжет с ней в кровать, но, разумеется, ничего такого не случилось, и она сама не заметила, как заснула. На следующее утро она ушла к себе домой и сразу же позвонила домой к Розмари. Она была в истерике. Мать Розмари успокоила девочку, и она наконец сумела позвонить по 911 и сообщить о смерти своих родителей. Мать Розмари пришла, чтобы побыть с ней, вскоре подъехала полиция, и происшедшее сделалось очевидным. Ее отец убил ее мать, а потом застрелился сам. — Ты предчувствовала, что что-то не так! — говорила ей мать Розмари. — Вот почему ты сразу согласилась остаться обедать, а потом попросилась переночевать. — Они поссорились, — рыдала она, — но дело не только в этом! Это была не обычная ссора! Господи, это все из-за меня, да? Я должна была что-нибудь сделать! Удержать их, как-нибудь уговорить… Все убеждали ее, что эго глупости. Покинув новенькую квартирку Лукаса на верхнем этаже, она вернулась в свою собственную, более старую и менее впечатляющую съемную квартиру, заварила себе кофейку и уселась за кухонный стол с ноутом и бумагой. Она записала цифры от 5 до 1, в убывающем порядке, и после каждой цифры вписала имя — то, которое ей было известно. Иногда она добавляла к имени пояснения. Список начинался с 5, и верхний пункт выглядел так: «Назвался Сидом. Рыхлое, бледное лицо, щель между передними резцами. Познакомились в Филадельфии, в баре на Рейс-стрит (?), были у него в отеле, названия не помню. Когда я проснулась, его уже не было». Хм. Да, Сида отыскать будет трудновато… Как она узнает, где вообще его искать? Последний пункт списка был куда более простым и внятным. «Дуглас Праттер. Последний известный адрес — Боулинг-Грин. Адвокат? Поискать в Гугле?» Она включила ноутбук… Их номер в мотеле «Отпуск» на Детройт-авеню был на третьем этаже, окнами во двор. Когда они задернули шторы и заперли дверь, торопливо сбросили одежду и расшвыряли простыни, ей целых несколько минут казалось, будто ей снова пятнадцать лет и она трахается со своим первым парнем. Знакомая сладость поцелуев, знакомая настойчивость его пылких ласк… Но иллюзия быстро развеялась. Дальше был просто секс, в котором оба были достаточно опытны и искусны. На этот раз он лег на нее сверху (он никогда не делал этого, когда они были подростками), и первое, что пришло ей в голову — что он превратился в ее отца, потому что отец все время так делал. Потом, после того как они довольно долго лежали рядом и молчали, он сказал: — Ты себе просто представить не можешь, сколько раз я представлял себе это. — Что, как мы снова занимаемся сексом? — Ну да, но не только. Как сложилась бы жизнь, если бы мы никуда не переехали. Что было бы с нами, если бы у нас была возможность предоставить событиям идти нормальным путем. — Да то же самое, что и с большинством школьных романов. Побыли бы немного вместе, а потом разошлись бы и отправились бы каждый своей дорогой. — Может быть. — А может быть, я бы залетела, ты бы женился на мне и сейчас мы бы уже развелись. — Может быть. — Или до сих пор жили бы вместе, до смерти надоели бы друг другу, и ты бы сейчас трахался в мотеле с кем-нибудь другим. — Господи, ну откуда в тебе столько цинизма? — Ну да, ты прав, что-то я не с той ноги нынче встала. Как тебе такой вариант: если бы твой папа не увез вас в Боулинг-Грин, мы с тобой остались бы вместе, наши чувства друг и к другу из подростковой влюбленности переросли бы в глубокую, зрелую любовь, как это было задумано изначально. Ты уехал бы в колледж, и я, закончив школу, поступила бы в тот же колледж к тому времени, как ты закончил юридический факультет, я защитила бы диплом, и, когда ты занялся практикой, я стала бы твоей секретаршей или офис-менеджером. К тому времени мы бы уже поженились и у нас был бы ребенок и второй на подходе, наша любовь друг к другу оставалась бы неизменной и все такой же страстной! Она взглянула на него невинно распахнутыми глазами. — Ну что, так лучше? Выражение его лица было непонятным. Он явно собирался что-то сказать, но тут она повернулась к нему, провела рукой по его боку, и перспектива дальнейшего развития супружеской измены вытеснила то, о чем он думал. «Что бы это ни было, — подумала она, — секс для него важнее!» — Ну, мне, наверное, пора, — сказал он, встал с постели и принялся рыться в шмотках, сброшенных на стул. — Ду-уг! А ты в душ сначала сходить не хочешь? — О господи! Ну да, наверное, надо принять душ, да? Он знал, куда повести ее обедать, сообразил заранее забронировать номер, а вот смыть ее запах и следы ее прикосновений, прежде чем вернуться к домашнему очагу, ему в голову явно не пришло. Значит, видимо, не очень-то он привык к подобным похождениям. О, она была практически уверена, что он пытался подцепить кого-нибудь в командировке, — например, во время тех ужасно одиноких поездок в Нью-Йорк, о которых он тут упоминал, — но в таких случаях нет необходимости принимать потом душ, ты ведь возвращаешься в свой номер в отеле, а не домой к ничего не подозревающей жене. Она принялась одеваться. Ее никто не ждал, и с душем можно было подождать до возвращения в свой мотель. Но потом она передумала насчет одевания, и, когда он вышел из душа, завернувшись в полотенце вокруг пояса, она все еще была голой. — На вот, — сказала она, протягивая ему стакан с водой. — Выпей. — Что это? — Вода. — Я не хочу пить. — Все равно выпей, ладно? Он пожал плечами и выпил. Потом нагнулся, взял трусы и все никак не мог их надеть — его шатало. Она взяла его под руку, отпела к кровати, он сел и сказал ей, что как-то ему нехорошо. Она отобрала у него трусы, уложила его на кровать и стала смотреть, как он отчаянно пытается не потерять сознание. Она накрыла его лицо подушкой и села сверху. Она чувствовала, как он ворочается под нею, и смотрела, как его руки слабо царапают простыню и как подергиваются мышцы ног. Потом он застыл. Она еще несколько минут посидела сверху для верности, и непроизвольная судорога, очень слабая, пробежала по ее бедрам. А это что еще такое, интересно знать? То ли она кончила, то ли он кончился… Трудно сказать. Впрочем, какая разница? Когда она встала — ну, он был мертв. Ничего удивительного. Она оделась, уничтожила все следы своего присутствия и переложила деньги из его бумажника в свой кошелек. Несколько сотен долларов десятками и двадцатками плюс чек на сотню долларов, засунутый за водительские права на случай каких-нибудь непредвиденных расходов. Она бы его и не заметила, кабы не приучилась уже много лет назад к тому, что мужские бумажники надо проглядывать очень тщательно. Хотя, конечно, она делала это не ради денег. Но ведь им деньги уже ни к чему, надо же их куда-то девать — так почему бы не взять их себе, верно? Как все произошло: в то последнее утро, вскоре после того, как она ушла в школу, ее родители поссорились, ее отец достал пистолет, который он держал в запертом ящике стола, и застрелил ее мать. Потом он вышел из дома, пошел на работу и никому ничего не сказал, хотя одному из коллег показалось, что он выглядит встревоженным. В какой-то момент среди дня он вернулся домой, где лежало тело его жены, еще никем не обнаруженное. Пистолет тоже был на месте (хотя, возможно, он носил его с собой), он вставил дуло себе в рот и вышиб себе мозги. Хотя на самом деле все было совсем не так. Это все придумала полиция. На самом деле, конечно, это она застрелила свою мать перед тем, как уйти в школу, а вернувшись из школы, позвонила отцу по мобильнику и попросила приехать домой, сказав, что это срочно. Он примчался домой, и к тому времени она, может быть, и не прочь была бы передумать, но что ей оставалось делать, когда мать лежала мертвой в соседней комнате? Она застрелила его, устроила все так, чтобы все выглядело как надо, а потом уже пошла к Розмари. Трам-пам-пам. Из окна мотеля была видна машина Дуга. Он припарковал ее позади мотеля, и они поднялись в номер по черной лестнице, не подходя к столику регистраторши. Так что ее здесь никто не видел, никто не увидел ее и теперь, когда она подошла к его машине, открыла ее его ключом и поехала в центр города. Она предпочла бы оставить ее у мотеля, но ее собственная арендованная машина была припаркована рядом с «Краун-Плазой», так что ей надо был попасть в центр, чтобы пересесть в нее. В Толедо нельзя просто выйти на угол и поймать такси, а заказывать такси в мотель ей не хотелось. Так что она остановилась в нескольких кварталах от стоянки, где припарковала свою «Хонду», поставила его «Вольво» на автоматическую парковку и платочком, которым он протирал очки, тщательно стерла все отпечатки пальцев, которые могла оставить. Потом забрала машину и поехала к себе в мотель. На полпути она сообразила, что в мотель ей, в сущности, возвращаться незачем. Вещи она собрала еще утром, никаких следов своего присутствия не оставила. Сдавать номер она не стала, на всякий случай, так что можно было бы и вернуться, но зачем? Просто принять душ? Она обнюхала себя. Да, душ принять, конечно, не помешало бы, но нельзя сказать, что от нее так воняет, что люди начнут шарахаться. А ей был приятен его слабый запах, оставшийся у нее на коже. И чем быстрее она попадет в аэропорт, тем быстрее выберется из Толедо. Ей удалось сесть на рейс 4.18, который должен был приземлиться и Цинциннати по пути в Денвер. Она поживет немного в Денвере, а потом решит, что делать дальше. Она не заказывала себе номер, не знала, куда полетит, и села на самолет только потому, что это был ближайший рейс. На пути из Толедо в Цинциннати самолет был полупустой, и весь ряд кресел был в ее распоряжении, а вот по дороге из Цинциннати в Денвер пришлось сидеть на среднем сиденье, зажатой между толстой теткой, которая, похоже, чего-то боялась — возможно, она просто боялась летать, — и мужиком, который непрерывно печатал на ноутбуке и то и дело пихался локтем. Не самое приятное путешествие, но ничего такого, что нельзя было бы пережить. Она закрыла глаза и погрузилась в воспоминания. После того как родителей похоронили и разобрались с наследством, после того как она доучилась этот год в школе и получила аттестат, после того как риелтор продал ее дом и, получив свои комиссионные, выдал ей на руки несколько тысяч, оставшихся после выплаты всех кредитов, она запихала все, что могла, в один из отцовских чемоданов и села на автобус. Она больше никогда не вернулась назад. И, за исключением этой короткой, но приятной встречи с мистером Дугласом Праттером, никогда больше не называла себя Кэтрин Толливер. По дороге к выдаче багажа какой-то бизнесмен из Уичиты жаловался ей, насколько проще было ездить в Денвер, пока не построили денверский международный аэропорт. — Не то чтобы Степлтон был такой уж удобный, — говорил он, — зато, бывало, берешь такси, пять минут — и ты уже в отеле «Браун-Палас». Он не торчит посреди нескольких тысяч квадратных миль голых прерий! Ах, как забавно, что он упомянул именно «Браун-Палас»! Именно там она и намерена остановиться. Разумеется, он предложил ей поехать вместе, и, когда они прибыли на место и она предложила оплатить такси пополам, он не пожелал и слышать об этом. — Все расходы оплачивает моя компания, — заявил он. — А если вам так уж хочется меня отблагодарить, почему бы вам не поужинать со мной за счет фирмы? Искушение было велико, но она отказалась, отговорилась тем, что очень плотно пообедала и ничего не хочет, кроме как лечь спать. Ну, коли передумаете, позвоните мне в номер, — сказал он. — Если меня не будет, значит, я в баре. Она не бронировала номер, но комната для нее нашлась, и она опустилась в кресло со стаканом воды из-под крана. У «Браун-Паласа» собственная артезианская скважина, они очень гордятся своей вкусной водой, почему бы ей ее и не выпить? «Выпей, ладно?» — сказала она Дугу, и Дуг послушался. Просто удивительно: говоришь людям, что делать, и они слушаются. «Пятеро», — сказала она Лукасу, который так хотел стать шестым. Но шестым он стал всего лишь на несколько минут: список состоял из мужчин, которые могли бы сесть вокруг этого воображаемого стола и рассказать друг другу, как они с ней переспали. А для этого надо быть живым. Так что Лукас был вычеркнут из списка, когда она нашла у него на кухне нож и вогнала его между ребрами прямо ему в сердце. Он выпал из списка, даже не успев открыть глаза. После смерти родителей она ни с кем не спала, пока не закончила школу и не уехала из дома навсегда. Потом она устроилась официанткой, и однажды вечером менеджер пригласил ее пропустить рюмочку после работы, подпоил ее и, видимо, сделал с ней то, что тянуло на изнасилование на свидании. Впрочем, она почти ничего не помнила, так что наверняка сказать не могла. На следующий вечер, когда она увиделась с ним на работе, он подмигнул ей и похлопал ее по попке. Тут ее осенило. В тот вечер она уговорила его подвезти ее, они остановились на поле для гольфа, она застала его врасплох и вышибла ему мозги монтировкой. «Ну вот, — думала она. — Теперь, даже если это было изнасилование… А было ли изнасилование? А, какая разница! Что бы это ни было, теперь все равно. Как если бы ничего не было». Примерно неделю спустя, уже в другом городе, она нарочно подцепила в баре мужика, пришла к нему домой, потрахалась с ним, убила его, ограбила и ушла. И дальше все пошло по отработанной схеме. Четырежды схема была нарушена, и эти четверо присоединились в ее списке к Дугу Праттеру. Двоим из них, Сиду из Филадельфии и Питеру с Уолл-стрит, удалось уйти, потому что она переборщила с выпивкой. Сид ушел прежде, чем она проснулась. Питер, когда она проснулась, был рядом и желал утреннего секса. Потом она подсыпала ему в бутылку водки мелких кристалликов, которые собиралась подсыпать еще накануне. И ушла, гадая, кому достанется эта водка. Самому Питеру? Следующей девице, которую он притащит к себе домой? Обоим? Она тогда решила, что рано или поздно прочтет об этом в газетах, но, если об этом и писали, на глаза ей эта статья так и не попалась, так что она не знала, стоит ли вносить Питера в список. Выяснить это было несложно, и, если он по-прежнему в списке, что ж, с этим она управится. А вот Сида найти будет куда сложнее: она не знала ничего, кроме его имени, да и имя-то могло быть вымышленное. Она встречалась с ним в Филадельфии, но он жил и отеле, значит, скорее всего, был не местный, а значит, единственное место, где она могла искать, было единственным местом, где он почти наверняка не живет. Что касается двух оставшихся в списке, ей были известны и имена, и фамилии. Грэм Уайдер был жителем Чикаго, с которым она встретилась в Нью-Йорке. Они пообедали, потом переспали, а потом он вскочил и поспешно выпроводил ее из номера, говоря, что у него неотложная встреча. Они договорились встретиться позднее. Но он так и не пришел, а в отеле сказали, что он съехал. Грэму Уайдеру повезло, повезло и Алану Рексону, хотя и по-другому. Это был пехотный капрал в отпуске, перед отправкой в Ирак. Знай она это заранее, она бы вообще не стала с ним спать. Что помешало ей поступить с ним так же, как с остальными мужчинами, которые появлялись в ее жизни? Жалость? Патриотизм? И то и другое было маловероятно. Когда она раздумывала об этом позднее, она пришла к выводу, что поступила так просто потому, что он был солдатом. Это отчасти сближало их. Оба они были воинами, разве нет? Отец всегда называл ее «мой солдатик»… Может быть, его убили там, в Ираке. Наверное, это можно выяснить. А потом она решит, что делать с ним дальше. Грэм Уайдер, однако, на воина не тянул, если не считать корпорацию чем-то сродни армии. И его имя, хотя и не самое редкое, было все-таки не особо распространенным. И это почти наверняка было настоящее имя, потому что он зарегистрировался под ним в отеле. Грэм Уайдер из Чикаго. Найти его будет несложно, если взяться за дело всерьез. А вот Сид — да, Сид — это проблема. Она сидела и перебирала все, что она о нем знала. Придется поиграть в частного сыщика… Она налила себе еще полстакана местной замечательной воды и сдобрила ее чуточкой «Джонни Уокера» из мини-бара. Она сидела, прихлебывала из стакана и качала головой, посмеиваясь сама над собой. Она все тянула, не шла в душ, как будто ей не хотелось смывать с себя следы секса с Дугам. Но она устала, и ей уж точно не хотелось проснуться с утра и снова почувствовать на себе его запах. Она разделась и долго стояла под душем. Выбравшись из ванны, она еще немного постояла, глядя, как уходит вода в сливное отверстие. «Четверо, — подумала она. — Вот так и оглянуться не успеешь, как снова станешь девственницей!»