Спросил Итко:

— Кто говорит?

— Сам Калинин с Москвы крестьянам бает.

— Якши, Калинин мой хорошо знает, — ответил Итко, — Кызыл Ойрот писал: якши Москва…

Кончилось радио. Разошелся народ, подъехал Итко к сосне, где черная воронка прицеплена, встал на седло и по сучкам белкой залез. Приставил ухо к воронке, — не слышно ничего, только ветер в вершинах шелестит. Отколупнул от воронки красно-черной коры, к огниву в сумочку положил. Спускаться начал, сучок сломил, загудела на разные голоса натянутая проволока. Понравилось. Долго сидел, подергивая за проволоку. Гудела проволока, пел Итко свои песни лесные. В воронку заглядывал, ждал, когда оттуда запоет, а воронка молчала.

— Зачем, Калинин, не говоришь? Мой слушать хочет.

Вместо ответа крикнула подъехавшая верхом Устя:

— И-и-тко-о-о!..

Испугался Итко, подстреленной белкой, цепляясь за ветви, прыгнул в седло. Летит по лугу, а Устя за ним. Проскакали километры, отстал от чубарой Гнедко. У речки осадил Итко кобылицу.

Устя кричит:

— Зачем на коне от меня шибко бежал?

— Твой конь плуг взял, пусть мою чубарую догонит.

Скалит Итко зубы. Смеялись вместе. Повернули круто лошадь. Устя дернула поводья, крикнула:

— Айда!

В бешеной скачке по лугу, через деревню к школе, опять обогнала чубарая Гнедко. Устя, подъезжая вплотную к Итко, потрепала чубарую по шее:

— Твоя, Итко, лошадь лучше!.. Привязывай коней, пойдем кино смотреть!..

Не понял Итко, чего смотреть, но послушно привязал рядом с гнедой чубарую.

Отворила Устя дверь, шагнул Итко через порог и прижался к косяку. Весь вечер он испуганно смотрел на белую стену, где в полосах синего света рождались, бегающие люди, высились, похожие на скалы, многоэтажные дома города. Итко исподлобья, сурком из норы, тянулся вперед, оборачивался на полосы света, наваливался грудью на стоящих впереди, а когда показался на экране верховой, Итко, расталкивая, бросился вперед и на весь зал закричал:

— Человек конем едет!

В заме раскатисто захохотали. После сеанса Устя с Флегонтом выкатили с выставки плуг. Итко подъехал к крыльцу на чубарой. Плуг ему взвалили на седло. Держит поперек седла плуг Итко. Устю спрашивает:

— Куда вести надо?..

— Домой к себе в урочище вези!

— Зачем домой?!

— Вези, хлеб сей, мы тебе дарим…

Пока Устя говорила с Итко, Флегонт привязал за седло два мешочка с семенами, в одном пшеница «Ноя», в другом овес «Золотой дождь».

По обычаю нельзя отказаться от подарка, и Итко, нагруженный, повернул от школьного крыльца. Из Гардайской долины через лесные перевалы вьется тропинка в долину Чулышмана.

Цепляются в черни ветви кедрача, царапает плуг сошником о скалы; болят ссадины на коленках; запеклась кровь на шее у чубарой, — а Итко поет новую песню про железную машину:

Испокон веков варится «травянушка» — пиво медовое: с трех стаканов шатается человек, а от пяти — на карачках ползет. Накануне медового праздника собирается молодежь в культпоход: по деревням и урочищам Чуйского аймака седлали лучших скакунов, взнуздывали уздечками с серебряными накладками; на спину пляшущих коней забрасывали яркокрашеные потники; затягивали волосяные подпруги резных, с медными бляхами седел; вплетали в гривы ленточки, лоскутки ярких материй и свежекарминовые цвета маральника. Алтайские ребята больше украшали коней, русские заботились о цветных новых рубахах, а девчата надевали платья поцветистее и понаряднее. С гиком, обгоняя друг друга, в долине гуськом вытягивалась по горной тропе молодежь.

— Стой, тише езжай, Усти нет, — кричал сзади долговязый Флегонт, застрельщик похода, а Устя в это время точно бешеная носилась по двору, отыскивая седло.

Вечером, когда отец узнал, что дочь едет с ребятами к алтайцам делать «культу», ночью тайком угнал с улицы Гнедка, Устиного любимца. Но, проснувшись до зари, Устя увидела на крыльце возвращавшегося отца, поняла, в чем дело, и, схватив первую попавшуюся узду, кровеня ноги в щебнях и шиповнике, нашла лошадь. Но не было седел.

Кинулась к матери; мать, возясь у печки с шаньгами, покосившись на мужа, сказала:

— Не знаю, Устя, куда седла запропастились…

А Парфен, густо в черную бороду пряча смех:

— Ищи пуще, найдешь!..

Только Федька, братишка, вертясь у Гнедка, тихо сказал сестре:

— Устя, тятя седла в амбар все запер!..

Устя кинула на спину лошади старый отцовский полушубок, с ходу вскочила и пустила Гнедка махом по деревне.

Мать услышала Устин голос, цок подков, бросила ухват и, прилипнув к окну сморщенным лбом, сквозь слезы:

— Парфенушко, зачем девку доводишь?..