Не будет вам «тепло», будет — «жарко». Сказал же Иисус: «Тёплых изблюю из уст своих». Каннибал из Назарета.

Тут и Хрысь с санями подошёл, начали потихоньку грузить «личные вещи». Бабы выли-выли да и сцепились. Срачницу какую-то не поделили. Так что, когда мы тронулись, провожали нас, в основном, руганью.

Трёхаем потихоньку, Соня эта на санях слёзы утирает, остальные рядом топают. Хрысь, всё-таки, рискнул выяснить: а с чего это боярич такую… экспроприацию устроил.

– А ты, Хрысь, прикинь. Нормальная «паучиха» за вечер делает один моток. Это часа три за прялкой. За год получается около сотни. Пряхи-то только зимой работают. Со всех «паучих» — тысяч пять-шесть таких мотков. А вот эта красавица зарёванная, в тёплой да чистой избе сидючи, моток за час сделает. Если её не дёргать, не посылать то — в курятнике убрать, то — младенцу сопли вытереть, то — свёкру поклониться, то за целый день она мотков 12–15 сделает. Не гонять её лён дёргать да мять, травы поросёнку нарвать, или там, свекрухе грибочков захотелось… День воскресный и прочие особые праздники трогать не будем, но тысячи четыре мотков за год она сделает. Она одна — четыре. А все вместе остальные — хорошо, если шесть. Вот и прикинь.

– Не, чего-то ты не то говоришь, боярыч. Как же ж это она цельный день за прялкой? А по дому кто? А готовка, стирка, уборка? Ежели она прядёт, то — прать, кухарить хто? (Это — ейный муж с бородой в две волосины мне возражает).

– Ты, милок. Баба твоя будет боярыней на лавке день-деньской сидеть да нитку тянуть, а ты вокруг неё на цирлах плясать. И со скотом, и с печкой, и полы подмести, и воды нанести. А ещё — слово доброе, да на постели — ласково. А то у неё грусть-печаль начнётся, нитка порвётся… А уж как оно тебе обернётся…

Последующие четверть часа мы шли в молчании — аборигены переваривали новую концепцию. И — никак. Настолько не совпадает с «исконно-посконным», что — ну просто «нэ лизе»!

Мне-то с моим опытом 21 века, с женским равноправием и таким же повсеместно трудом, понятно: кто больше на службе устаёт, тот меньше по дому крутиться. Тут без всякой идеологии — одна физиология: супруги должны уставать примерно вровень. Иначе, если одному только бы до кровати доползти, а у другой — всякие мысли и поползновения, то начинаются разные обиды и «негоразды».

В своём времени натыкался я и на курсы мужчин-домохозяев в Америки. По-русски и сказать так нельзя: домохозяин и домохозяйка — функционально не эквивалентны. Но грянул кризис, и пошли американцы «щи варить»:

– Жена денежку приносит, а мне, что, дома «груши околачивать»?

Нормальный мужской подход: «делай что можешь…», а не сиди захребетником-трутнем.

Другой вариант хорошо виден в Финляндии: без всяких кризисов финны больше занимаются детьми, чем финки.

Из самых первых моих картинок в Хельсинки: по весеннему, залитому солнцем, приморскому бульвару, закрытый от меня полосой кустов по грудь, бежит панк. Типичная панкура. Ирокез крашенный торчит, железо по плечам кожаной куртки лязгает. Кусты кончаются, и я вижу: панк катит коляску. А в коляске визжит от восторга маленький ребёнок: папа так быстро катает — так никто не может!

Но это ж ненормально! Делать бабскую работу… Это ж стыдно! У нас же с дедов-прадедов заведено бысть…!

Даже не средневековье — советская кино-мелодрама 50-х. Чтобы сильнее оттенить гадостность отрицательной героини, её злобную хитрость и тиранизм, строиться эпизод, в котором «эта змеюка» заставляет своего доброго, но мягкого мужа вешать выстиранное постельное бельё. Вот же ж падла!

Уже в 80-х наскочил на такой же подход. Причём не в кавказских-азиатских местностях с их исконно-посконными традициями, а в России, в среде вполне продвинутой инженерной молодёжи.

– А тебе не стыдно? Ну, бельё развешивать. Соседи засмеют. Это ж — бабье занятие.

– С чего ты взял? Мужчины вообще всякую работу делают лучше женщин. Лучшие прачки, гладильщики, повара… Где больше всего порядка? — на боевых кораблях. Да и по сути: у меня руки длиннее, я и с земли достану. А ей на табуретку заскочить-соскочить… Лучше, быстрее — когда я делаю. А дурней стыдится да по их суждению поступать — вот это и вправду стыдно.

Собеседник мой перешагнул через себя. Но — только наполовину. Постирушку развесил. Но — ночью. Чтоб никто не видел, как он своей жене в её труде помогает. Развелись они потом.

Здесь, в «Святой Руси» соображалки заклинило намертво. Причём — у всех.

– Что, и полы мести?… А за водой?… С коромыслом?! И в печку с ухватом — мне?! И передник одевать?!! Не может такого в белом свете быть! Мы тебе — не холопы! Я — мужик! У нас с дедов-прадедов…

– У тебя со слухом плохо? Я сказал — все дела по дому — твои. Её — прялка.

– Не… да ты шо?! Не… Да как же это? Да как же я ему ухват отдам?! Да он же даже и кашу варить не умеет! Да ну! Это что ж за казнь такая лютая?! За что?!!