Джек говорил 13 минут 59 секунд. И, как видим, успел наметить направления своей стратегии: служение стране и человечеству, вскоре воплощенная в Корпусе мира; сотрудничество с Южной Америкой, реализованное в «Союзе ради прогресса», штурм космоса вплоть до полета на Луну, который начали готовить ближе к концу его президентского срока.

Его наградили шквалом восторга. От него и его речи веяло юной, бодрой, свежей энергией, и теплом, желанным в этот морозный день. Страсть связала его со слушателями повсюду в Америке и мире, с их надеждами, проблемами, мечтами, верой в свои силы и в мощь государства. Но и с их обыденностью, ежедневными заботами и трудами.

И не последним в их череде были мир, свобода и потребость «поставить абсолютную власть, направленную на уничтожение других стран, под абсолютный контроль всех государств».

«…Спрашивайте не о том, что страна может сделать для вас, — спрашивайте, что вы можете сделать для страны». Сказал он. Обычно этот фрагмент переводят иначе: «…не спрашивайте, что…» и так далее. Здесь переводческий изыск, потворство стилю. Но если следовать словам Джека и переводить именно их, то услышим не вразумление: не делайте, мол, того-то… А повеление: ask not what your country can do for you — ask what you can do for your country. О как. Повеление: спрашивайте, спрашивайте, спрашивайте себя: что вы можете сделать для страны!

И вы, уважаемые граждане мира. Спрашивайте не что Америка может сделать для вас, но что мы все можем сделать ради свободы. Спрашивайте себя. Часто. Спрашивайте… И находите ответ. В этом — путь гражданина.

Джек говорил хорошо. В английской версии выступления наряду с ритмом порой уловима и рифма! Ask not рифмуется с ask what…

Кеннеди чувствовал: сочетание ритма и внутренняя рифмовка, казалось бы, прозаических текстов, напечатанных или произносимых вслух, кодирует аудиторию. Особенно массовую. А тогда на площади у Капитолия собралось более 20 000 человек… Он знал: сейчас он совершает эпохальный акт. Верил: эта речь войдет в историю, как и он сам. Ее будут слушать годы спустя. Не зря, готовясь выступать, он поручил Соренсену изучить лучшие речи своих предшественников, плюс Геттисбергское обращение Линкольна. Тот изучил. А после они месте чеканили каждый жест и каждое слово. Как Линкольн для Геттисберга, они сводили короткие слова в краткие фразы.

— Не хочу, — сказал Джек, — чтоб люди сочли меня пустозвоном.

— Инаугурацию хотят перенести из-за снегопада, — сообщил Тэд.

— Нет. Я буду говорить завтра. Продолжим.

Утром текст был готов.

Джек не учил его наизусть. Не читал по бумажке (хоть и держал в кармане черновик).

Он знал, какие слова должен сказать людям и времени.

На глазах миллионов Америка обретала нового лидера. Нового не по счету, а по содержанию. Лидера, готового быть героем. И в то же время — служителем идеалов, которые он только что возвестил. Это сквозило в его речи. И он звал их с собой. Что ж, к битве «против тирании, бедности, болезней и самой войны» были готовы многие.

Его тонкие метафоры требуют глубокого понимания. «Пламя веры в свободу, озаряющее мир», «цепи нищеты», «чудеса и ужасы науки», «передовой отряд взаимодействия, пробивающийся сквозь дебри подозрительности» — он превращал поэзию в технологию, завораживая равнодушных и превращая в воодушевленных. Этой же задаче служат ритм и мелодия, обращая речь в почти стихи или песню.

Американцы музыкальны. И торжественность гимнов столь же близка им, как энергия буги-вуги или тоска блюза. В старину викинги, по ряду сведений первыми открывшие Америку, верили, что стоит опытному скальду спеть молодому конунгу хвалебную песню драпу, описав в ней его грядущие подвиги, как он становился способен их совершить. Здесь скальд и конунг были в одном лице и пели хвалебную песнь себе, народу и их общей стране.

И песню Джека услышали.

Потому-то ее финал, славящий общее дело Божие, и вознес ее на пик восторга.

Но не обошлось и без настоящих певцов и подлинных скальдов.

А кем же еще предстал в тот день перед публикой знаменитейший, заслуженнейший патриарх литературы восьмидесятисемилетний поэт Роберт Фрост — единственный четырежды лауреат Пулитцеровской премии. Он написал для случая поэму «Посвящение», но не прочел — свет слепил глаза и Фрост не мог читать. И потому наизусть продекламировал «Вечный дар»:

Один из духовных гуру американских либералов, веря в приход новой эры, сравнимой с эпохой Августа, объявил Вашингтон «великим Римом новейшего времени».

Гости наградили славного старца рукоплесканиями. Он оказался более чем к месту. Как и его непрочитанный стих, который, тем не менее, обрел национальную известность. Вот он.