– Просто случайно услышал.

Кадзами с серьезным лицом продолжил расспрашивать:

– Сколько ты услышал?

– Э? Только пролог, думаю.

Они среагировали куда острее, чем я ожидал, и потому я начал колебаться.

– Вроде двадцать шесть лет назад в классе три-три был ученик, которого все любили, а потом он внезапно умер… как-то так.

– Значит, только про первый год, – пробормотал Кадзами и кинул взгляд на Тэсигавару. Тот в явном замешательстве поджал губы.

– Что тут у вас происходит? Вы трое такие серьезные, – неожиданно раздался голос. Мимо нас проходила Миками-сэнсэй. Рядом шла Юкари Сакураги – наверно, учительница ей какие-то указания давала или еще что-нибудь.

– А. Нуу, это, в общем…

Разговаривать лицом к лицу с Миками-сэнсэй я по-прежнему не привык. Это был полный кошмар. Пока я мекал в поисках ответа, Кадзами шагнул вперед, будто приказывая мне замолчать. Потом театрально понизил голос и сказал Миками-сэнсэй:

– Сакакибара-кун говорит, что он слышал… про первый год.

– Понятно, – Миками-сэнсэй медленно кивнула, потом склонила голову набок. Ее реакция тоже показалась мне какой-то странной. Что до Сакураги, то она, как и Кадзами с Тэсигаварой, не смогла скрыть потрясения.

– Это проблема… – произнесла Миками-сэнсэй, даже не взглянув в мою сторону. Лицо ее стало таким задумчивым, каким я его никогда раньше не видел. Потом она продолжила настолько тихо и невнятно, что мне удалось разобрать лишь отдельные слова:

– …Не уверена. Но… хоть что-то, что сможете… теперь действительно… хорошо? Будем внимательно…

2

– Ба, ты помнишь, что было двадцать шесть лет назад? – первым делом спросил я, вернувшись в этот день домой.

Бабушка и дедушка сидели в плетеных креслах на крыльце и смотрели в сад, мокрый от долгого дождя. От внезапного вопроса внука бабушка заморгала, даже не успев договорить «С возвращением».

– Э? Это давно. Двадцать шесть лет назад, говоришь?

– Ага. Маме тогда было примерно столько же лет, как мне сейчас. Думаю, она училась в Северном Ёми в третьем классе.

– Когда Рицко была в третьем классе средней школы… – бабушка положила руку на щеку и облокотилась о ручку кресла. – А, да. Ее классный руководитель был таким красивым молодым человеком… Он преподавал обществоведение и вел драмкружок или еще что-то в этом роде. И он так любил свою работу. Мне кажется, ученики его очень уважали.

Она медленно нанизывала слово на слово, прищурив глаза, будто глядя куда-то вдаль. Дедушка рядом с ней механически кивал.

– А в каком из третьих классов мама училась?

– В каком? Хмм.

Бабушка искоса взглянула на дедушку, голова которого мерно поднималась-опускалась, и тихо вздохнула.

– В третьем классе, дай-ка вспомню, она была то ли во второй параллели, то ли в третьей… Да, думаю, в третьей.

Не может быть… у меня просто язык отнялся; какое-то странное чувство возникло. Это не было согласие. И не удивление, и вовсе не страх. Я как будто обнаружил громадную черную яму – дна не видать – ровно там, куда собирался шагнуть.

– Класс три-три? Ты точно уверена?

– Ну вот, теперь уже не совсем уверена.

Дедушка продолжал кивать в такт бабушкиным словам.

– А у тебя остался ее школьный фотоальбом?

– Не думаю, что он тут, у нас. Если он где-то и есть, то, скорее всего, в доме твоего папы. Когда она вышла замуж, то кажется, взяла с собой все свои вещи.

– А.

Интересно, остались ли они у отца дома? Во всяком случае, мне он никогда ничего такого не показывал.

– Скажи, ба, – продолжил я расспросы. – Двадцать шесть лет назад, когда мама училась в три-три, у нее в классе умер кто-нибудь в аварии или еще из-за чего-нибудь?

– Авария? С кем-то из ее класса?..

Бабушка вновь посмотрела на дедушку, потом ее взгляд ушел куда-то в сад. Наконец она медленно вздохнула.

– После того как ты спросил, я что-то такое припоминаю, – задумчиво произнесла она, будто обращаясь к самой себе. – Но что это была за авария, не помню. Хороший был ребенок. Когда это случилось, это было просто ужасно…

– А как звали того ученика? – спросил я агрессивнее, чем хотелось бы. – Мисаки?

– …Я не знаю.

Бабушка опять обеспокоенно уставилась в сторону сада.

– Мисаки. Мисаки, – скрипуче пробормотал дедушка.

– Доброе утро. Доброе утро, – внезапно заорала своим пронзительным голосом майна Рей-тян, до сих пор сидевшая тихо; я вздрогнул. – Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро.

– Думаю, Рейко должна помнить гораздо лучше, чем я, – сказала бабушка.

– Но ведь Рейко-сан тогда было всего три-четыре года?

Видимо, столько, исходя из разницы в возрасте между сестрами. Лицо бабушки вдруг обрело уверенное выражение, и она энергично кивнула.