…Андрей взглянул на Колечкина, хотел было рассказать об этом, но раздумал. Не поймет. О другом бы — о выпивке, например, или о калыме каком-нибудь — иная статья, заинтересовался бы. Вдруг Семен хлопнул себя по лбу, обозвал ослом, вспомнив, что кто-то из друзей приглашал в гости.

— Пойдем, пойдем! — потащил он Андрея. Тот упирался.

— Пойдем, — убеждал Семен. — Мы сегодня должны с тобой по маленькой пропустить. Непременно, на прощанье. Может, последний раз видимся. Завтра я на посевную. Когда вернусь? И ты уедешь скоро. Пойдем, ей-богу!

— Не зови, — отказался Андрей. — Не любитель я по гостям ходить.

— Зря! — обиделся Колечкин. — Зря. Держись за меня — не пропадешь. Я жить умею и тебя научу. Потом спасибо скажешь.

— Ничего, как-нибудь проживу, — улыбнулся Андрей и помахал Колечкину рукой. — Пока!

Хорошо сегодня получилось. Нужное дело сделал, и Иван с Машенькой поверили в него. Знала бы Дуся — одобрила бы. Настроение светлее стало. Скорее бы в строй! Эх, удрать бы к своим ребятам, к Дусе! Да, но он болен, кому он там нужен такой? Дуся молодая, красивая, ей скоро надоест больной. И останется он снова один. Нина Петровна уже крепко обожглась в жизни, ей так хочется верности, она-то будет его ценить. Она ведь так одинока… Так, может, к Нине Петровне? В самом деле? Поступит опять на завод: никто не осудит, что не вернулся на целину. Причина уважительная. С болезнью шутки плохи. Женится на Нине Петровне, она хорошая, домик у нее свой, вот и семья, свой угол, свое счастье. Бориска помехой не станет, скорее наоборот…

Тоска. Опускаются руки — ничего не хочется делать. Письмо писать Дусе не стал. И она молчала, — наверно, посевная в разгаре. Надоел хирург, все время вежливо называвший больного тезкой. Раздражать стала тетя Нюра, хотя она по-прежнему была добра. Забросил книги. Крепче цепи держал недуг. Цепь можно перепилить, порвать… А недуг не сбросить с плеч. Хотя лечение подходило к концу, но нескоро еще вернется здоровье, инвалидом еще придется походить. А сердце рвалось куда-то. И частенько Андрей наведывался на вокзал. Будоражили паровозные гудки. Они звали странствовать, звали в город, где прошла ранняя юность, а то к бывшим друзьям — комсомольцам. Гудки приносили привет из далекой целинной земли, от широких степей, где так славно начиналась новая жизнь. Они вызывали яркие воспоминания о голубом озерном крае, где отгорело Андреево детство и где жили дорогие люди. Уносился в мыслях на Егозу, к избушке на курьих ножках, и будто снова горные ветры ласкали разгоряченное лицо, а синие дали лечили от тоски.

Однажды, уже в конце мая, бродил Андрей по привокзальной площади, радуясь бестолковой сутолоке пассажиров. Они, как всегда, куда-то бежали, спешили, толкали друг друга. Этих людей звала дорога, дальний путь. Скоро он позовет и Андрея.

Приметил он вдруг робкую стайку школьников. Жались они к левому крылу здания вокзала. Вот и малыши куда-то едут. Видно, впервые, — вон у них какие любопытные ив то же время немного испуганные лица. Андрей остановился, посмотрел на них с улыбкой. И вдруг один из этой стайки сорвался с места и кинулся навстречу:

— Дядя Андрей! — звонко закричал он. — Дядя Андрей!

Андрей обрадовался: к нему бежал Борис. Вот он ткнулся ему в живот, обхватил Андрея руками и поднял сияющие глаза-смородинки.

— Ты как сюда попал? — улыбнулся Андрей.

— А мы на экскурсию. В Ильменский заповедник.

— Молодец!

— Дядя Андрей, вы когда к нам приедете?

— Скоро.

— Правда?

— Правда.

— Вот хорошо-то! — и Борис, понизив голос до полушепота, сообщил: — А мама вас часто вспоминает.

— Да ну? — смутился Андрей.

— Ага. Она вам столько писем написала, я видел, — штук двадцать.

— Ну, уж и двадцать!

— Честное пионерское! Только она их в комоде спрятала. Я ей говорю, мама, давай на почту отнесу, тебе же некогда. Не дала.

Андрей был тронут бесхитростным рассказом маленького друга. А в это время к ребятам подошла учительница, они засобирались, загалдели.

— Я пойду, дядя Андрей.

— Знаешь, а я тебя, пожалуй, провожу.

— Вот хорошо-то! — подпрыгнул Борис и помчался к своим товарищам.

Проводив Бориса, поехал трамваем домой. Всю дорогу думал о Нине Петровне. Вспомнил, как она уничтожала его пышную бороду. Кругом голубели гористые дали, ветерок шевелил завитки ее каштановых волос. Радостным бесенком крутился Борис.

Как хорошо было тогда — только приятно и никаких сомнений…

Вспомнил, как она приезжала в марте, ее признание — и завихрились мысли, заныло сердце. Хватит! Надо уезжать отсюда, заняться делом. Здоровье улучшилось. Мог сжимать пальцы больной руки в кулак, рука сгибалась в локте. Правда, еще в плече не действовала, но со временем и здесь заживет. Завтра Андрей пойдет к хирургу — пусть направляет на трудовую комиссию.

И через день, тепло попрощавшись с тетей Нюрой, Андрей уехал в Кыштым.

Василий обрадовался брату, но, как всегда, был сдержан, лишь скупо спросил о здоровье. Жена, вечная хлопотунья и труженица, забрала у Андрея грязное белье и принялась за стирку. Наконец-то снова в своей семье!

Первые дни осматривался. После почти годового отсутствия как бы снова входил в размеренный, давно установившийся ритм жизни этой большой семьи. Спокойнее стало на душе. Но это спокойствие длилось недолго. Стало тяготить безделье. Василий, приходя с завода, ни минуты не сидел без дела: то он починял обувь, то что-то мастерил в сарайке, стук топора слышался допоздна. А последнее время готовился к сенокосу — направлял косы, починял старые и делал новые грабли.