— К тебе. Вставай! — и удалилась, даже не удостоив гостя взглядом. Семен сладко потянулся, протер глаза и, увидев Андрея, проворно вскочил.

— Ба! — радостно воскликнул он. — Кого я вижу — Андрейка!

Хотел было обнять приятеля, но, видимо, вспомнил, что у Синилова болит рука, слегка хлопнул по здоровому плечу.

— Здорово, браток!

Радостно потер руки:

— Ну, это дело мы с тобой обмоем, как пить дать! Ты садись. Я сейчас оденусь, умоюсь. Мать! Ты нам закусочки сваргань. Какой ты молодец, что зашел.

Не прошло и десяти минут, как на столе появилась водка, нарезанная ломтиками сельдь, черный хлеб, квашеная капуста. По всему видно было, что это добро у Семена никогда не переводилось! А по тому, с каким безразличием старуха собрала на стол, обходя Андрея, как неживой предмет, он понял, что гости в этом доме не в диковину.

Семен налил Андрею полстакана, а себе полный, объяснив:

— Нутро, понимаешь, горит. Вчера из командировки притащился, ну и хлебнули с братцами-шоферами. Еле домой добрел, ей-богу. Ты не морщись, пей.

— Я, пожалуй, не буду, — поежился Андрей.

— Брось. Ну, давай за твое здоровье, за мое почтенье.

Семен выпил водку залпом, сморщился, закрыл глаза и крякнул, тряхнув рыжим чубом. А он правду тогда говорил — чуб у него отрос отменный, золотистый, густой.

— Пей, пей! — подбадривал Семен. — Что ты как красная девица!

Андрей прижмурился и пригубил стакан. Во рту все обожгло, сперло дыхание.

— Не дыши! — крикнул Семен.

Как ни противно было, Андрей все-таки выпил до дна.

— Слабоват оказывается.

— Да не пил я никогда.

— Птенец, а я-то думал про тебя лучше.

Захмелел Андрей сразу. Стало приятно и тепло. Постоянная боль в руке утихомирилась. В голове зашумело. Андрей блаженно улыбался, и думалось ему, что Семен распрекрасный товарищ. Хотелось даже поцеловать его или по-дружески потеребить за чудесный чуб. А Семен между тем налил себе еще — также залпом выпил. Копаясь вилкой в капусте, спросил.

— Так ты, стало быть, слесарь?

— Чисто работал! Мастер Иван Митрич, бывало, говорил: ты, Синилов, навроде как профессор своего дела, — похвастался Андрей. — Рука заживет, доктор обещал.

— Но слесарить тебе, конечно, не придется больше?

— Почему? Придется.

— А то бы я тебя на первых порах мог к нам в гараж определить. Начальник у меня — свой человек.

— А что — я пойду! Чего не пойти? Пойду.

— Потом бы к шоферской работе пригляделся, подучился малость — и пошел!

— Учиться — у меня мечта. Читать люблю досмерти. Поверишь ли…

— Обожди, — поморщился Семен. — Не люблю я этого, вот как не люблю, — он провел пальцем по горлу. — Дураки всю жизнь учатся, дураками и помирают. А я жить хочу, я не дурак. Понимаешь — жить на широкую ногу. Меня опять на «Победу» ставили. Дудки! «Буйвол» взял. Милое дело! Был вон нынче в командировке, думаешь, с пустыми руками приехал! Весной на посевную махну, осенью на уборку. Я честно делаю, не думай. Пустой машину не гоняю. Пойдем к нам в гараж. Я тебя научу. Со мной не пропадешь.

— И пойдем! — захлебнулся от нежности Андрей. — Эх, дружище Семен! Человечище ты! — и полез к Колечкину целоваться.

А тот отмахивался, смеясь:

— Брось ты, дуролом! Тысячи нежностей. Баба ты, ей-богу!

…Утром Андрею было мучительно стыдно за свое поведение у Колечкина. Трещала голова, а тело было как после порки. Тетя Нюра качала головой:

— Мыслимое ли дело так себя изводить? Да ты еще больной. Пожалел бы себя.

Андрей отводил глаза в сторону, уши у него пылали от стыда.

— Ты уж, сынок, воздержись, право дело. Я тебе от чистого сердца советую. Не славно это.

Неделю Андрей не выходил из дома. Читал. Потом ходил в больницу. День выдался теплый, таял снег, бежали ручьи, в воздухе висел весенний перезвон. Конец марта. И захотелось Андрею прогуляться по городу, по самому центру, поглазеть на людей, на красивые здания.

Возле гостиницы «Южный Урал» встретил Семена Колечкина в компании приятелей. Семен был основательно выпивши, обрадовался Андрею, познакомил с товарищами и потянул в ресторан. Отнекивался Андрей, сколько мог. Но их было шестеро, а он один. Не устоял.