— Не знаю… месяца полтора.

— Как бы не так! Тридцать семь лет! И очутился он, где бы ты думал? В Китае! Вот это по-настоящему!

— Да ведь Джим никого не знает в Китае!

— Это ничего не значит. И тот никого не знал. Но удивительный ты человек: всегда вдаёшься в мелкие подробности и не интересуешься главным.

— Ну, да хорошо! Я думаю, совершенно всё равно, куда выйдет Джим, лишь бы он вышел. Но надо же принять во внимание, что Джим уже не молодой человек и не может копать себе выход в продолжение тридцати семи лет. Он и не проживёт столько времени.

— Конечно, тридцать семь лет многовато.

— Сколько же времени мы будем рыть?

— Видишь, мы не можем теперь действовать по всем правилам, потому что не сегодня-завтра дядя Сайлас может получить из Орлеана уведомление о личности Джима. При таких тревожных обстоятельствах я считаю самым благоразумным — провести подкоп в два-три дня, но сделать вид, что мы работаем тридцать семь лет. Тогда, при первой же тревоге, мы возьмём нашего Джима и пустимся в путь. Кажется, так будет недурно!

— Вот это я понимаю, — сказал я. — Сделать вид ничего не стоит. Я готов притворяться, что мы копали землю хоть тысячу лет. Мне не жалко. А пока пойду посмотрю, не удастся ли стащить где два ножа.

— Возьми три, — посоветовал Том: — один понадобится, чтобы сделать из него пилу.

— Том, — сказал я, — может быть, это не будет против правил, если мы возьмём старую, заржавленную пилу, которая валяется за пристройкой?

Но он посмотрел на меня с такой тоской, что у меня пропала охота продолжать.

— Нет, — сказал он, — тебя никогда ничему не выучишь! Нечего и стараться. Ты человек отпетый. Поди и позаботься о ножах. Не забудь только — три.

— Не забуду.

Путешествие по громоотводу. — Кража ложек. — Собаки.

Все отправились спать очень рано. Мы спустились по громоотводу, вытащили осторожно из пристройки охапку гнилушек, которые должны были нам светить, и принялись за работу. Том полагал, что теперь мы находимся как раз против кровати Джима. Так как одеяло спадает до самой земли, дыры никто не заметит. Рыли мы, рыли, ковыряли, ковыряли нашими кухонными ножами, устали как собаки, натёрли себе волдыри на всех пальцах, а к полуночи только и сделали, что еле заметную ямку.

— Ну, Том, — сказал я, — мы и за тридцать семь лет не справимся с этой работой. Тут работы на все тридцать восемь.

Он ничего не ответил, глубоко вздохнул и перестал ковырять. Я знал, что он размышляет.

Потом он сказал:

— Верно, Гек, этак мы ничего не сделаем. Вот если бы мы были настоящие узники, если бы у нас было много лет впереди, мы ежедневно рыли бы по нескольку минут; так бы проходили незаметно недели и месяцы, и волдырей у нас не было бы на руках, и всё шло бы по правилам, как полагается. Но теперь мы не можем мешкать, мы должны торопиться. Если мы ещё одну ночь поработаем тут, нам придётся отдыхать две недели, чтобы волдыри зажили у нас на руках.

— Что же нам делать, Том?

— Очень просто. То, что я тебе скажу. Положим, это бессовестно, безобразно, неправильно, но у нас нет выбора. Мы должны освободить его как можно скорее, а потому станем работать кирками и сделаем вид, что это не кирки, а ножи.

— Браво, браво, Том! Наконец-то ты одумался! Киркой и нужно рыть, а нравственно это или безнравственно, для меня наплевать. Если мне нужно украсть негра, или арбуз, или книжку и для этого необходима кирка, я и беру её в дело, а что подумают твои знаменитые узники, это меня не касается.

— Да, — отвечал он, — обстоятельства оправдывают нас. Но не будь такой оказии, я ни за что не допустил бы нарушения правил… Подай мне, пожалуйста, нож.

Возле него лежал его собственный нож. Я подал ему и свой, но он нетерпеливо отшвырнул его.

— Подай мне нож, Гек Финн!

Я стал втупик. В чём дело? Потом вдруг сообразил. Побежал в сарай и из груды разных сломанных орудий вытащил кривую кирку и молча вручил ему; он взял её и начал работать, не говоря ни единого слова. Вот ведь какой чудак!

Я тоже схватил лопату, и мы принялись дружно работать, только комья грязи летели кругом. Через полчаса мы так устали, что должны были дать себе отдых, зато добрая половина работы была сделана нашими «ножами». Я был счастлив и отправился домой. Я взбежал в комнату по лестнице, думая, что и Том идёт за мной, но его не оказалось. Посмотрел я в окно, а он, бедный, карабкается по громоотводу. Но руки у него были в таких волдырях, что он и на вершок не поднялся. Увидя меня, он печально проговорил: