Шрифт:
Но как бы там ни было, первый сигнал на встречу с Верховным главнокомандующим будущий маршал, сталинградец, тогда еще генерал-полковник Андрей Еременко получил так:
«1 августа 1943 г. в 2 часа ночи, когда, как обычно, подводились итоги боевого дня, раздался телефонный звонок. В это время я находился на командном пункте 39-й армии в 35 км северо-восточнее Духовщины.
Взяв трубку, я услышал голос Сталина:
– Здравствуйте, товарищ Иваненко (Иваненко – был мой псевдоним для телефонных переговоров).
– Здравствуйте, товарищ Иванов (псевдоним Сталина), – ответил я.
Сталин задал мне несколько вопросов о положении на Калининском фронте. В пределах возможного для телефонного разговора я ответил на поставленные им вопросы и коротко доложил об обстановке на фронте.
В конце разговора он сообщил мне о своем намерении 5 августа приехать на Калининский фронт. Местом встречи он назначил с. Хорошево под Ржевом, восточнее командного пункта Калининского фронта». (Выделено мной. – В. М.) [11]
Для справки. Читателям следует знать, что литературные произведения, особенно мемуарного плана, вышедшие в свет, могут иметь различные недосказанности, которые происходили в том числе и оттого, что рядом с авторами присутствовали еще некоторые лица. Причем имевшие право непосредственно вмешиваться в тексты создаваемых очерков, рассказов, повестей, мемуаров и т. д. Вплоть до разрешения, выпускать книгу в свет или нет. Я говорю о том, что рядом с автором и его произведением, с литературным обработчиком или редактором, например, в том же Воениздате, находился и строгий военный цензор. Он тщательно следил за точным выполнением инструкции по цензуре, выданной ему в качестве главного документа его работы. В ней определялось, к примеру, на каком уровне воинских подразделений (полк, дивизия, армия, фронт) и что имеет право рассказывать о войне и вооруженных силах тот или иной автор.
Даже маршал Советского Союза, рассказывая о боевых действиях, скажем, своего фронта, имел право сказать, например, только об одной открытой для печати армии, называть только две дивизии по его выбору, только три полка и т. д. По требованию цензоров в одной книге на определенном фронте за какое-то время можно было упоминать не более, скажем, чем о пяти генералах, о десяти полковниках и т. д. Поэтому рассказать в книгах, издаваемых массовым тиражом, как по-настоящему, со всеми плюсами и минусами шла борьба с противником, было крайне сложно, если вообще возможно.
А чем, собственно, объяснялось наличие и необходимость цензоров в издательствах, газетах, журналах, да и вообще для любой печатной продукции? Все тем же – необходимостью напрочь запутать недругов СССР, не раскрыть случайно для них тайн своей страны. Сопоставляя приводимые в этой книге факты, я, естественно, не ставил под сомнение свидетельские данные авторитетных участников тех далеких военных событий. Они часто сходятся в деталях, но, бывает, имеют и серьезные принципиальные различия, при которых историку порой практически невозможно свести концы с концами в своем рассказе о конкретном военном эпизоде, событии на фронте и др.
Еще одним важным моментом является и тот, что во всех литературных произведениях, прошедших цензуру, в выходных данных книги обязательно ставился личный номер цензора, чтобы каждому читающему было видно – строгие требования инструкций выполнены. А уж потом каждый, если хотел, должен был сам домысливать, как же все происходило на поле боя, что пропущено или вообще не показано. Так что не стоит, по понятным причинам, полностью полагаться на воспоминания даже самых высоких воинских чинов. И это не потому, что они, например, плохо запомнили, как все было на самом деле. Они обязательно подчинялись требованиям военной цензуры, или так называемого Главлита (Главное управление по защите государственных тайн при правительстве СССР с основным его документом – «Перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению», в котором весь этот список подразделялся на три основные группы: сведения военного характера, сведения экономического характера и сведения иного характера), а также не менее четких и строгих идеологических установок ЦК КПСС.
Итак, рассмотрим более подробно, как же организовывался выезд Верховного главнокомандующего на фронт в августе 1943 года. Вспоминает возглавлявший спецгруппу вспомогательного сопровождения членов правительства, но прежде всего – Сталина, офицер из его охраны А. Т. Рыбин:
«1 августа 1943 года генерал Серов и полковник Лукин получили указание подготовить спецпоезд». [12]
Э. Хруцкий:
«2 августа 1943 года .Два часа ночи. Сталин вызвал уполномоченного Ставки генерала Серова. Сонный Поскребышев попросил его подождать и пошел докладывать Верховному. Через несколько минут он вышел и сказал:
– Просит.
Серов вошел в полутемный кабинет Сталина и доложил о своем прибытии. Сталин никак не реагировал, он продолжал рассматривать карту боевых действий. Серов несколько раз бывал у Сталина во время войны и всегда заставал его в одной и той же позе – склонившимся над картой. Создавалось такое впечатление, что Сталин не отходил от стола, на котором лежали графические изображения фронтов. (Интересно, почему Верховный стоял не у глобуса, о котором говорил в свое время Хрущев, и по которому – по шару с графикой Земли – якобы только и воевал советский Верховный главнокомандующий?! – В. М.)
Выждав особую, сталинскую паузу, Верховный повернулся:
– Здравствуйте, товарищ Серов, у меня есть для вас поручение, которое надлежит исполнить в обстановке особой секретности.
– Слушаю, товарищ Сталин.
– Я еду на Западный фронт, вы меня сопровождаете. Об этой поездке никто не должен знать… Даже генерал Власик. Все руководство охраной и организация поездки возлагается на вас. Маршрут по фронту уточним на месте. Немедленно выезжайте в Гжатск (ныне город Гагарин. – В. М), подготовьте мне дом для отдыха. Послезавтра (3 августа 1943 года. – В. М) встречайте наш спецпоезд. Ясно?
– Ясно. Я могу идти?
– Идите.
Серов вышел в приемную, позвонил в наркомат своему адъютанту подполковнику Тужлову и приказал взять его “тревожный” чемоданчик, автомат, гранаты, продукты и на “виллисе” срочно подъехать к храму Василия Блаженного.
Из Москвы во фронтовую зону они выехали втроем: генерал Серов, его адъютант подполковник Тужлов и водитель старшина Фомичев. Времени было в обрез, поэтому машину нещадно гнали по разбитым фронтовым дорогам». [13]
2 августа 1943 года. А. Т. Рыбин:
«В 1943 году, выполняя приказ, я пригнал порожняком спецпоезд Сталину с Каланчевки к переезду Кунцево – Давыдково. (Рядом с пересечением Белорусско-Балтийской железной дороги и 1-го километра Рублевского шоссе. – В. М.). Это был закамуфлированный паровоз с салоном-вагоном николаевских времен. Спецпоезд состоял из платформ с дровами, гравием, песком и напоминал типичный товарный. Сталин отбывал на специальном поезде со станции Кунцево. Верховного сопровождали Берия, его помощник генерал Румянцев, переодетая усиленная охрана.
2 августа (в 23 часа) Сталин сдачи приехал на машине и поднялся в вагон. За ним – Берия и комендант дачи Ефимов. За Сталиным вошли в вагон офицеры охраны вождя: Раков, Хрусталев. Остальные – Туков, Круташев, Старостин, Шитоха и др. расположились на площадках у пулеметов».
Журналист Виктория Богомолова:
«Конспиративность подготовки этой поездки была такой, что при отъезде с дачи “Ближняя” половина офицеров личной охраны Сталина, во главе со старшим от Управления охраны генералом Румянцевым, отстали от основной машины. Но все же к отправлению состава они успели прибыть. Личной охране было объявлено о фронтовой командировке всего лишь за час до выезда с дачи. В тот момент практически никто из них не мог и предположить, что уже через сутки они окажутся на фронте. (Точнее, рядом с фронтом. – В. М.)
При отправлении поезда произошел курьез. Во время набора скорости на подножку основного вагона вскочил здоровый мужчина с вещевым мешком. Охрана попыталась не пустить его в тамбур, но им это не удалось. Завязалась борьба. На шум вышел Берия, спросил: “Кто это?”. Однако неизвестного никто не знал. Доложили Сталину. Задержанного отвели для разбирательства в соседний вагон. Выяснилось, что он оказался членом поездной бригады». [14]