Шрифт:
И спрашиваю, нарочито бесстрастно:
– Прикажете копать?
Посмотрел он на меня уже без прежнего упрямства – и шагнул на то место.
И снова у нас над головой:
– Антелло калеми орто…
Бутейко говорит эдак в пространство, вроде бы ни к кому персонально не обращаясь:
– Сложилось у меня впечатление, что оно не с плитой связано, а с каким-то конкретным местом.
– Умник, – огрызнулся полковник. – И так ясно…
И стоит в задумчивости. Начинаю прикидывать: «А что бы я думал на его месте?» А примерно вот что: «Если приказать, саперы, конечно, выкопают хоть колодец, но где гарантии, что от этого будет какой-то толк? А потом пойдут разговоры, что комполка ни с того ни с сего велел ночью у себя в подвале колодец копать. И руку можно дать на отсечение, что всякое вышестоящее начальство, до которого это известие дойдет, рассудит однозначно: то ли допился наш бравый комполка до слоников и чертиков, то ли малость повредился умом». Серьезных неприятностей, конечно, не будет, но молва пойдет – а это иногда хуже любых неприятностей. Я бы на его месте именно так и рассуждал. Да и вы, вероятно, тоже.
А хлопот у нас у всех еще выше головы, со дня на день выступать на смену передовым частям, и не все приготовления закончены…
Понурился он, ссутулился, словно какой-нибудь старорежимный князь, проигравший в картишки все свои имения. И стало ясно: отступился. Сказал, не глядя на меня:
– Капитан, прикажи своим сейчас, чтобы дверь заколотили наглухо… Пошли.
Я надеялся, что уж теперь-то он меня отпустит. Фигушки. Поднялись мы к нему, снова он распечатал коньяк, а когда выпили, спрашивает – уже без прежнего напора, вяло:
– Капитан, у вас что, вообще нет никаких инженерных соображений?
– Никаких, товарищ полковник, – сказал я наичистейшую правду. – Звукозаписывающая и звуковоспроизводящая аппаратура, конечно, существует, но я не представляю, каким образом она могла бы быть там установлена. Негде ее там спрятать, не иголка…
Бутейко сказал негромко, задумчиво:
– Одного я не пойму… Четыреста лет назад они все были суеверные поголовно. Инквизиция и всякое такое… Если бы во время стройки этакое обнаружилось – я так полагаю, никто бы строительство продолжать не стал. Для них это была бы чертовщина чистейшей воды. Конечно, тут есть масса предположений и версий…
– Будешь над ними голову ломать? – фыркнул полковник.
– И не подумаю, – серьезно ответил Бутейко. – Время самое неподходящее. К тому же никаких фактов, кроме… голоса, а его к делу не подошьешь. А без фактов версии не строят… Вы, кстати, обратили внимание, что язык определенно не немецкий?
Обратили, конечно. С немецким успели свыкнуться, а здесь слова другие какие-то, иначе построены. И толку-то от такого факта?
Полковник вздохнул и сказал:
– Все свободны, товарищи офицеры…
Мы и пошли. На лестнице мне Бутейко сказал:
– Ты не болтай…
– И в мыслях нет, товарищ майор, – усмехнулся я.
Тем дело и кончилось. Через три дня полк снялся к передовой, и тут уж начались дела, при которых из головы все постороннее выскакивает напрочь…
Никаких отдаленных попыток объяснения у меня нет до сих пор. Бутейко тогда правильно сказал: без фактов версии не строят. Одно могу сказать точно: ни в одном европейском языке таких слов нет. Никаких систематических исследований я, понятно, не проводил – с чего бы время убивать? Просто иногда вспоминалась вся эта история – и выбирал время, заходил в библиотеку, пролистывал пару-тройку иностранно-русских словарей… «Орто», правда, я нашел. Из латинского. Прекрасно запомнил формулировочку: «в сложных словах: орто означает прямой, «выпрямленный». А вот «антелло» и «калеми» мне не попадались больше нигде, а ведь я за сорок почти лет просмотрел словари всех европейских языков – на прочие уж как-то не стал замахиваться, чтобы не затянуло и не стало бзиком…
Правда, ниоткуда не следует, что это «орто», которое она произносила, именно латинское «орто». И еще одно соображение мне подсказали лет пятнадцать назад. Я ведь смотрел современные словари. А язык меняется со временем любой. Так что вполне может оказаться: это все же какой-то европейский язык, но не нынешний, а тот, на котором говорили четыреста с лишком лет назад И опять-таки – что толку? Предположим, удалось бы совершенно точно установить, что это, скажем, неаполитанский диалект середины шестнадцатого века. И что? Ни на шаг это нас не продвинет. Потому что не поможет ничуточки ответить на главный вопрос: как и почему оно все именно так и происходило?
Антелло, как говорится, калеми орто… И все тут.
Другая улица
Было это в начале августа сорок пятого, в маленьком городишке, километров за несколько от Потсдама. Да, конечно. Именно потому я там и оказался, что был в одном из подразделений, охранявших Потсдамскую конференцию. Иначе бы и попасть туда не смог: в значительном радиусе выселили под гребенку немецкое население, отвели наши обычные войска, район заняли отборные части и офицерские спецгруппы вроде нашей. Как же иначе? Все-таки Германия, едва-едва побежденная – и приезжает Сам. Ну, и Рузвельт с Черчиллем, конечно, и еще множество важного народа в погонах и в галстуках. Меры безопасности, легко догадаться, запредельные.
Прошло то ли два, то ли три дня после того, как конференция закрылась и высокие персоны разъехались. Самые высокие, я имею в виду. Персон рангом гораздо ниже, но тоже важных, съехалось столько, что разъезжаться им пришлось долго. Поэтому меры безопасности были ослаблены лишь на малую чуточку, и чрезвычайный режим действовал прежний.
Ближе к вечеру я как раз сменился с дежурства, с суточного, так что теперь имел законные двенадцать часов на отдых и сон.
А потом – опять на сутки. Естественно, я и собирался завалиться спать. Хорошо было бы принять перед этим граммулечку жидкого снотворного, но приказ на сей счет был драконовский: не дай бог начальству унюхать хоть намек на запашок, виноватому мало не покажется…