Я жаждала, чтобы они признали во мне любящую мать, хорошего специалиста и даже хорошую дочь. Еще я понимала, что не должна ставить условия для прощения. Я должна избавиться от раздражения вне зависимости от того, что они делают или не делают, — я пришла к такому выводу. Это не то разрешение конфликта, на которое я надеялась, но мне пришлось его принять..

Боб и Майкл оба вызвались сопровождать меня на мой первый сеанс химиотерапии. Майкл прилагал все усилия, чтобы оставаться моим другом, и я с радостью их приняла. «Все сложно» — сейчас этим определением пользуются направо и налево, но наши отношения с Майклом можно было описать именно так. Мы буквально росли вместе — вместе воспитывали детей, многое пережили и, каким бы неспокойным ни было наше прошлое, не могли потерять друг друга из вида.

Майкл прошел со мной через самое серьезное заболевание в моей жизни. Если бы на моем месте был он, я бы так же неотступно была с ним, со всем своим гневом и любовью, обидой и нежностью. Он присутствовал на первых трех сеансах химиотерапии..

— А она когда-нибудь делает… — услышала я шепот Майкла на ухо Бобу, как только села в кресло. Он бросил на меня лукавый взгляд. Я была благодарна за попытку пошутить, но мне было совсем не до смеха.

— О боже, только не это, пожалуйста, — сказала я.

Боб снова принялся за свой журнал по фотографии, а Майкл уставился в окно. Я не хотела, чтобы они делились впечатлениями, пока в меня каплю за каплей вливают химикаты, которые должны спасти мне жизнь. Было назначено шесть сеансов, считая этот, один раз в три недели. Стоял август, и если все пойдет хорошо, мне удастся покончить со всем этим к Рождеству, и 1994 год я встречу без рака..

Я откинулась в кресле, закрыла глаза и подумала о Гранд-Каньоне и Европе — два места, которые я, как никогда страстно, мечтала увидеть. «Когда поправлю здоровье, в первую очередь поеду туда», — думала я. Возможно, это прозвучит избито, но болезнь заставила меня осознать, что всего времени мира не хватит, чтобы сделать все, что я хочу сделать в этой жизни.

Безделье теперь казалось мне самым страшным врагом..

Лечение шло полным ходом, и я была благодарна за многое. Первыми в списке идут моя семья и мои друзья. На втором месте — «Зофран», противорвотное лекарство, относительно новое в то время. После первого сеанса химиотерапии мой желудок крутило, как в стиральной машине. Тошнота во время беременности не шла ни в какое сравнение.

Меня рвало до тех пор, пока во мне ничего уже не оставалось, и я так ослабела, что меня буквально приходилось носить на руках те шесть метров, которые отделяют ванную от спальни. Потом я стала принимать «Зофран» внутривенно перед сеансом и в виде таблетки, если требовалось, после..

Большую часть времени я была так измучена, что приходилось напоминать себе о том, что я на пути к выздоровлению. Ничто на это не указывало. Мне бы не удавалось часто выходить из дома самой, но члены моей семьи по очереди сопровождали меня. Я постоянно слышала, как дети говорят друг другу: «Пойдем выведем маму погулять».

Если бы у меня еще оставались силы, я бы посмеялась над этим. Я что — собачка?.

Боб тоже гулял со мной. Однажды мы поехали в ботанический сад Калифорнийского университета, где состоялось наше первое свидание. Я шла по дорожке, опираясь на Боба. Вскоре мне потребовался отдых, и мы сели на ближайшую лавочку. Я положила голову ему на плечо, на несколько минут закрыла глаза и почти уснула.

Внезапно я услышала детский смех. Я подняла глаза и увидела малыша, который бежал по дорожке и веселился, и не поспевающих за ним родителей. У него была шапка каштановых кучеряшек на голове и умные голубые глаза. Он попытался взобраться на маленький холм и, потеряв равновесие, скатился со смехом вниз.

Его мама смахнула грязь с его колен и поцеловала его в пухлые щечки..

«Он только начинает жить», — подумала я. Когда-то и я начала. Жизнь его родителей тоже только началась с его рождением. И я когда-то была такой же. Возможно, это уже конец моей жизни. Мне стало очень грустно за себя, но я чувствовала безграничную радость за этих незнакомых мне людей. Как быстро может закончиться жизнь.

Она мелькнет, как молния. Я крепко закрыла глаза, чтобы Боб не видел моих слез. «Посмотри, как много у тебя было, — сказала я себе. — Люди, которые гораздо моложе тебя, умирают постоянно. Умирают дети. Умирают младенцы. Они живут меньше, чем бабочки. Ты прожила хорошую жизнь, в твоей жизни было многое.

Ничего страшного, если ты умрешь». Когда я открыла глаза, счастливой семьи уже не было, понадобилось всего несколько мгновений, чтобы они исчезли..

Я не люблю слово «ремиссия», наверное, потому, что есть соседнее слово — «рецидив». Я предпочитаю думать, что я полностью исцелилась, и я сообщила об этом доктору Реснеру на одном из последних приемов. Химиотерапия сделала свое дело, теперь я могла вернуться к жизни и работе. Злоба и обида, которые я копила годами, тоже ушли.

У меня был любящий человек, новое здоровое тело и представление о том, что действительно важно в этой жизни. В пятьдесят у меня был огромный багаж знаний — достаточный, чтобы прожить вторую половину жизни даже лучше, чем первую..

Когда наступило новое тысячелетие, мои друзья уже давно перешли в категорию «пожилые» или были на грани этого. Поколение, которое прославляло молодость, сделало невозможное — постарело, а это значило, что нужно было примириться со своим стареющим телом и переменами в сексуальной жизни.