Шрифт:
Чертанов втянул голову в плечи. Он разбирался исключительно в компьютерной технике. Ну и еще в смежной — всякое видео-аудио, фотоаппараты, ксероксы и прочее добро, которое можно подключить к компьютеру. Но он отлично понимал, что если попытается это объяснить, то вызовет лишь возмущение Колобкова и требование отчитаться за раздутую зарплату, выплачиваемую непонятно за что.
— А теперь научите меня летать, — потребовал Угрюмченко, нетерпеливо подпрыгивая на кривых лапах. — Вот научусь, буду заместо впередсмотрящего. Покумекай, кэп, сколько сразу пользы!
Фабьеву мысль понравилась. Действительно, иметь на судне летающее существо, способное подняться высоко-высоко и посмотреть, что там вдали, было бы очень полезно. Тем более, если у него орлиное зрение.
Тепорий в воздухе окончательно перестал светиться — наступила эйкрийская ночь. Вода, днем удивительно прозрачная и освещенная, обернулась чернильно-черной жидкостью. «Чайка» превратилась в плавучий маяк — зажглись ходовые огни, включились все лампы и, конечно, мощный прожектор.
Колобков все-таки загнал сыновей спать, но зато вместо них проснулась Оля. Ее превращение Петровича несказанно обрадовало — подумать только, живой орел! Хотя вредный папка не разрешил дергать его за хвост и гладить клюв.
Обучение Угрюмченко полету шло довольно вяло — у него ничего не получалось. Он старательно взмахивал крыльями, но делал это чисто механически, как машут актеры, одевшиеся птицами. И, конечно, результат выглядел довольно жидко. Гена с Валерой несколько раз подбрасывали огромного беркута в небо, но из этого тоже ничего не вышло.
— Когда мама-орлица учит орлят, она выкидывает их из гнезда, — поведала Света. С больным немцем сейчас сидела Зинаида Михайловна. — Дядя Петрович, может…
— Нет уж, дочка, на такое я не согласен, — отказался беркут. — Я уже старый, тебе меня что, не жалко? Хорошо, если полечу, а вдруг да нет? Надо другое чего-то придумать…
— Сейчас…
— …на примере…
— …покажем! — пропыхтели близнецы, тащащие связанного птеродактиля.
— Эй, я кому велел спать ложится?! — возмущенно гаркнул на них Колобков.
— Да ну, нафиг, пап, чего мы там не видели?! Успеем! — хором заявили Вадик с Гешкой, подтаскивая вырывающегося ящера к фальшборту.
— А ничего придумали, — одобрительно посмотрел на них беркут Петрович. — Ну-ка, сынки, столкните его, а я посмотрю, как надо…
— Щас! — хором отрапортовали близнецы, переваливая птеродактиля через фальшборт.
— Лети, лети, дракончик!.. — возбужденно запищала Оля, — …ой…
Птеродактиль никуда не полетел. Он только каркнул что-то бессвязное, плюхнулся в воду, несколько секунд неуклюже барахтался, а потом очень быстро пошел ко дну.
— Развязать забыли, — поджал губы Колобков, глядя на круги на воде. — Ну ладно, вперед умнее будете.
— Ах, это удивительное зрелище полета, это чудо, недоступное людям! — обернулся вокруг своей оси Мельхиор, словно балерина. — Рожденный ползать летать не может!
— Чепуха! — фыркнул Бальтазар. — Гусеница рождается именно ползать, но после превращения в бабочку она еще как летает! Совершенно неверная поговорка!
— В самом деле? — удивился Мельхиор. — Надо проверить…
Он тут же зарылся в Орто Матезис Сцентию. Правда, искал почему-то на букву «гха» [9] .
— Бедный дракончик… — дрожала верхняя губа у Оли.
— Мне кажется, кому-то надо поменять пеленки… — ласково улыбнулся ей Каспар.
— Кому?!! — оскорбилась Оля.
9
Орто Матезис Сцентия написана на магическом языке канарра. В нем тридцать шесть букв, в том числе и такие, каких нет ни в кириллице, ни в латинице.
— Мне… — грустно потупился старый волшебник.
Колобков брезгливо потянул носом в его сторону, а потом задумчиво спросил у Чертанова:
— Серега, а ты никогда не мечтал в детстве, что будешь менять памперсы старикам?
— Нет! — возмущенно отверг такие обвинения сисадмин.
— Жалко… Если бы мечтал, сейчас твоя детская мечта как раз бы и исполнилась…
— Ничего, он сам может, — сухо сказал Бальтазар.
— Да, мы все взрослые, самостоятельные люди и вполне способны сами менять себе пеленки, — добавил Мельхиор.
— Если, конечно, кто-нибудь поможет, — промямлил Каспар.
Длинны эйкрийские ночи. Так же длинны, как и дни. Длинны и темны — ни луна, ни звезды не рассеивают этот мрак. Ибо нет их на небе. Да и неба в привычном нам понимании нет — на Эйкре слова «небесная твердь» употребляются не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле.
«Чайка» шла на малых оборотах — Фабьев не собирался рисковать драгоценным судном ночью, да еще в незнакомых водах. Поэтому луч прожектора высветил из темноты горы острова Бунтабу уже под утро, когда в воздухе начали проявляться первые лучики вновь засветившегося тепория.