Тогда объяснение Елизаветы Петровны показалось девушке убедительным. Правда, позднее Катюше довелось ненамеренно подслушать такой разговор отца и тетки. Катюша сидела на веранде возле открытой двери в столовую, где Кузьма Петрович встретился с возвратившейся из церкви Елизаветой Петровной и, по своему обыкновению, не преминул подзудить сестру.

— Ну, заступница, а сегодня — в будний день — по какому поводу возносила господу богу молитвы?

— Не богохульствуй, Кузьма! Вот ты небось и думать позабыл, что завтра твоему тестю память.

— Разве все упомнишь.

— А ведь он, хотя и неверующий, а праведной жизни был человек: не ради благ мирских, а истинно во славу божию врачевал болящих, царство ему небесное, блаженному Викентию!

— Аминь! Только в наше суетное время на одной славе божьей и лечебных травах не проживешь. Да и при такой практике, какая была у блаженного Викентия, другой врачеватель, кроме светлой памяти, ха-арошие деньжата оставил бы своей любимой дочери.

Однако и тогда Катюша не придала особого значения тому, что услышала. Но на этот раз…

«Почему же отец скрывает, что у нас в доме пропали деньги?»

— …Ненужный вопрос: просто не хотелось подводить под суд… Ну, того парня, которого твой Михаил взял на поруки. Ему опять бы…

Кузьма Петрович выразительно скрестил перед глазами пальцы рук.

— Но ведь он сам сознался.

— Кто?

— Небогатиков.

— Ну… значит, приперло. А почему, собственно, вас-то, Екатерина Кузьминична, так волнует судьба этого… уголовника?

— Потому что… Потому что…

Катюша неожиданно закрыла лицо руками и обессиленно опустилась в кресло.

— Катя!.. Катюшка!

Кузьма Петрович почему-то на цыпочках подошел к плачущей дочери.

— Да что с тобой?

— Ну как вы с тетей Лизой не понимаете!..

Катюша опустила руки. Кузьму Петровича даже испугал взгляд дочери: необычно остро и требовательно блестели глаза Катюши.

— Значит, ты обманул?

— Кого?

— Мишу.

— Чудачка ты, Екатерина, — совсем уже не в лад забормотал Кузьма Петрович. — Да разве я могу?.. Ведь ты у меня осталась одна-единственная. Сиротинка ты моя, без матери выросла. И у отца твоего что ни день, то суета да кляузы. Даже о собственном доме позаботиться некогда.

— Опять неправда!

— Что — неправда?

— Да, хочешь знать, в том и беда наша, что все мысли у вас с тетей Лизой только о собственном доме! А так жить… стыдно!

— Ах, вот оно что!

Как ни странно, но когда в глазах и в голосе дочери появилось открытое осуждение, это не то чтобы успокоило отца, но помогло Кузьме Петровичу преодолеть обидную для него растерянность. И голос зазвучал тверже:

— Стыд, люди говорят, не дым — глаза не выест!

— Нет, нет! — Катюша порывисто поднялась с кресла. — Это не люди придумали такую поговорку!

— А кто? Собаки нагавкали, что ли?

— И собаки: только пустобрехи лают попусту. А так говорят в свое оправдание… хапуги!

— Хапуги?!.. Ты, Екатерина, сейчас, конечно, не в себе. Да и слова говоришь не свои…

Поистине тяжкий день выдался для Кузьмы Петровича: пропажа денег, обеспокоивший его партийный актив, трудный разговор с Михаилом, Лоскутников… А теперь и дочь.

— Именинник я сегодня, — заговорил Кузьма Петрович, по виду успокаиваясь. — Шестьдесят лет стукнуло. Шестьдесят — возраст, как говорится, почтенный. Из них больше сорока годков товарищ Добродеев служил советской власти. Плохо ли, хорошо ли, но орден Красной Звезды, четыре медали и восемь почетных грамот могу предъявить любой комиссии. И еще скажу: за все сорок лет отец твой не украл у государства и копейки медной!.. Веришь отцу, Екатерина?

— Хочу верить. Только… Откуда же взялось такое богатство?

— Та-ак… Давно ждал вопроса. — Неожиданно даже для себя, Кузьма Петрович решил поговорить с дочерью откровенно. Да для кого же он, в конце концов, старался: наживал, копил, а было время — и самому себе во всем отказывал!

— А ты, Екатерина, знаешь, кто в нашем социалистическом государстве живет богато?

Так — издалека — начал Добродеев свое объяснение.

— Богачей у нас нет, — не задумываясь ответила Катюша. — А хорошо зарабатывают… ну, академики, конструкторы, писатели. Председатели колхозов теперь много получают. Еще про сталевара криворожского даже в «Огоньке» писали: больше двух тысяч он заработал за три месяца. Потапенко, кажется.