Она знала, что за все надо бороться. Она немного изменила формулу — «за все, что любишь, надо бороться», и ни разу не усомнилась в том, что Хьюберт достоин ее любви.

Даже когда ее самая крохотная победа терялась в памяти, она и не думала вывешивать белый флаг, хотя Хьюберт — вообще неспособный к длительной тяжелой работе — явно терял надежду. Но по мере того как он становился все менее и менее восприимчивым, его пассивность еще больше подталкивала ее, заставляла проявлять чудеса выдумки, хотя в глубине души она уже осознавала, что это действия отчаяния.

Тогда она решила немного просветиться в этой области и прочитала множество специальной литературы. Она узнала не намного больше того, что уже знала или пробовала. Единственным ее приобретением в этом смысле стало то, что у нее несколько увеличился запас слов: всевозможные индийские названия способов, которые казались совершенно невыполнимыми, несколько латинских терминов и ряд более вульгарных слов, обозначающих предметы и действия, известные ей под более общеупотребительными названиями.

Она закрыла лицо руками и расплакалась от чувства собственной беспомощности. Ей было нужно так мало, ей не нужно ничего особенного, ничего экзотического или необыкновенного. Ей было нужно только, чтобы он любил ее, как самый обычный мужчина, а не как ее лучший друг.

Вероятность того, что она борется не с тем врагом, она осознала, когда лопнул «Семейный фонд Хартискоров», причем лопнул прямо им всем в физиономии. Правда, не было особого взрыва, скорее, это было похоже на шипение сникающего шарика — воздух выходит в атмосферу без особого шума.

Прошел уже год, как фонд, в который была вложена огромная сумма денег — два миллиона фунтов, потерпел банкротство, истощившись до последней капли, а около сотни людей, получавших от него деньги и финансовую поддержку (такие, как доктор Милтон Клофорд, изучавший сексуальную жизнь туссоров на своей квартире в Мейфэре), остались без средств и с незаконченными исследованиями. Не было представлено ни одного отчета о завершенной работе, не было также ни малейшего свидетельства того, что человечество хоть каким-то образом было облагодетельствовано этой организацией.

Джеффри был, разумеется, в ярости и злился не столько на Хьюберта, сколько на Руперта, который по его поручению занимался имущественными делами трастовой компании. Но все, что Руперт мог сказать в свою защиту, это то, что он старался как можно больше ответственности предоставить Хьюберту — и финансовой, и всякой другой, поскольку именно в этом и заключалась основная цель создания фонда. И создали они его не столько для того, чтобы помочь человечеству вообще, сколько конкретно Хьюберту, чтобы занять его хоть каким-то полезным делом. Руперт так и не сказал, что делал это по просьбе Норы, что это она уговорила его предоставить Хьюберту полную свободу действий. Но когда Нора сама сказала об этом Джеффри, он фыркнул:

— Нечего было Руперту слушать тебя. Его поведение легкомысленно. Единственное, что он сделал — это дал Хьюберту веревку, чтобы он мог повеситься. Ты слепа, когда дело идет о Хьюберте, но Руперт-то достаточно осведомлен, он прекрасно знает, что Хьюберту нельзя доверять.

— На что это вы намекаете? — с негодованием спросила Нора, как разговаривала всегда, когда дело касалось Хьюберта. — Почему это ему нельзя доверять? Потому что он дурак или потому что он жулик?

Но Джеффри заявил, что эта тема ему неприятна, и попросил прекратить ее обсуждение.

Когда она опять пошла к Руперту и передала ему свой разговор с Джеффри, Руперт грустно улыбнулся:

— Не надо было тебе идти к отцу. Я бы тебе сказал то же самое. Ну и к какому выводу ты пришла после того, как поговорила с ним? И кто виноват в потере двух миллионов? Ты, потому что по своему неведению попросила меня предоставить Хьюберту свободу действий, или я, потому что действовал безответственно, предоставив Хьюберту независимость, хотя знал, что ему с ней не совладать? Или, может быть, Хьюберт виноват, потому что он дурак или жулик, а может быть, немного и то и другое?

— Вот ты и скажи мне, Руперт. Ты как считаешь?

— Мне кажется, дело скорее не в «кто», а в «что» — в отсутствии нравственной основы.

— Если я правильно поняла, ты говоришь об отсутствии нравственной основы у Хьюберта? — спросила она его с вызовом, как всегда, обиженная за Хьюберта.

— Полагаю, стоит начать с Хьюберта, поскольку он фигура особая, затем мы дойдем до тебя, поскольку ты проявила слабость характера. Ну, а затем я должен признать собственное фиаско.