Руперт был очень мил с Хьюбертом, и Нора была ему благодарна за это. Однако он все еще пытался поднять вопрос о признании Хьюберта недееспособным, оправдывая свою позицию тем, что это может спасти его сильно подорванную репутацию. Однако когда Хьюберт оказался дома и вне опасности, Джеффри полностью отказался от этой мысли.

— Чем меньше будут говорить о Хьюберте, тем скорее обо всем этом забудут.

Нора согласилась, довольная тем, что Хьюберта минует это последнее унижение.

Однако же газетенки продолжали копаться в этом деле, и скандал все еще продолжал оставаться новостью номер один. Они продолжали муссировать имя Хьюберта, поскольку оно звучало гораздо более притягательно, чем имя какого-то жалкого типа, ничем не примечательного, кроме своей сексуальной ориентации. Газеты с жадностью набрасывались на пикантные подробности жизни проклятых богачей.

Этим публикациям удалось удержать общественный интерес на высоком уровне, когда появилась целая серия статей о распутной жизни и развлечениях Хьюберта Альберта Хартискора, который, будучи женат на бывшей певичке из кабаре — Норе Холл, известной «своими женскими достоинствами», — тем не менее искал более экзотические развлечения среди гомосексуалистов и других извращенцев лондонского дна. Всю ту грязь, которую им удавалось добыть, они обильно приправляли собственными вымыслами и домыслами, подкрепляли публикациями интервью с некоторыми из любовников Хьюберта, которые выползли на свет Божий, чтобы поведать о самых омерзительных и гнусных подробностях.

Однако этим газетенкам повезло: когда интерес публики стал потихоньку угасать, это дело опять вызвало всплеск жадного любопытства, когда Хьюберт покончил с собой…

Они бы, конечно, предпочли, чтобы он сделал это каким-нибудь необыкновенным, жутким способом — возможно, пустил бы себе пулю в рот или, еще лучше, в половые органы, чтобы потом истечь кровью. Но Хьюберт просто пошел на чердак и тихо повесился на балке. Как однажды Руперт говорил Норе, у Хартискоров имеется предрасположенность к самоубийству причем не как-нибудь, а в петле.

На полу на чердаке осталась почти пустая бутылка самого лучшего бренди его отца, но не было предсмертной записки. Записка была оставлена в специальном месте, о котором знали только она и Хьюберт — они иногда оставляли друг другу записки в атласе по анатомии человека — это было чем-то вроде их семейной шутки. И хотя эта записка разрывала ее сердце, она подумала, что ни один из поэтов, с которыми ее знакомил в свое время Хьюберт, не мог бы выразить свои мысли и чувства так возвышенно и ярко, как ее нежный, ласковый Хьюберт.

Стоило ей только начать читать, как она поняла, что это не предсмертное письмо, а любовное послание. Он просил ее простить его и одновременно пытался развеять ту печаль, которую, как он предполагал, она могла чувствовать:

«Только не чувствуй себя так, как будто ты проиграла, милая моя девочка. Только настоящие игроки знают, что иногда расклад бывает таким, что даже самые отчаянные и умелые ничего не могут сделать. И только Господь знает, как сильно я любил тебя, и только судьба знает, какую злую шутку она с нами сыграла. Но, возможно, где-то в этом огромном мире еще найдется для нас время и место и, может быть, когда-нибудь через много-много лет мы встретимся в другой жизни, и все будет так, как должно было быть в нашу первую встречу.

А пока мы в этой жизни, я хочу, чтобы ты знала, что если я и испытывал когда-либо ощущение счастья, то это счастье дарила мне ты. Поэтому ты все еще несешь за меня ответственность, как за человека, которому спасла жизнь, и поэтому я даю тебе задание: живи, будь счастлива и не оплакивай меня. Найди себе человека, который бы полюбил тебя так, как ты того заслуживаешь, и позаботился бы о нашем милом «удобстве», и все бы сделал для него так, как этого хотел, но не смог я. И никто лучше тебя не знает, что я говорю не о таких банальных вещах, как деньги или титулы, но о сущности жизни».

«Я постараюсь», — молча поклялась она. Но она не могла выполнить лишь одну его просьбу — не могла не оплакивать его. И вполне вероятно, что в глубине души она будет оплакивать его всю свою жизнь.

Она поцеловала его подпись и залила ее слезами, думая о том, что это не прощальная записка, а любовное письмо. Однако на следующий день еще один документ — официальное заявление, соответствующим образом оформленное у нотариуса, присланное и оплаченное Хьюбертом Альбертом Хартискором накануне того, как он покончил жизнь самоубийством, появилось во всех газетах, включая и желтую прессу, и бульварные листки, опубликовавшие его на первой полосе. В нем говорилось, что женщина по имени Нора Холл, известная обществу под именем леди Хартискор, супруги Хьюберта Альберта Хартискора, не является и никогда не являлась его законной супругой и что отпрыск — ребенок мужского пола, известный как Хьюберт Уинстон Хартискор, — не является его сыном.

И тогда Нора поняла, что это публичное отречение, которое заклеймило ее как женщину, живущую во лжи, и Хьюби как незаконнорожденного, но которое отделило их от его позора, и было настоящим любовным письмом.

Часть четвертая

Сначала ради меня

Англия. 1951–1955

15

— Я чувствую себя таким виноватым, — сказал безутешный Руперт Норе, когда они вернулись домой после заупокойной службы и Джеффри отбыл в уединение своего кабинета.