— А мы начнем готовиться к своему наступлению, — заявил Георгий. — Тут может образоваться настоящая казачья Вандея при самом активном участии эсеров и меньшевиков. Надо нам заранее наметить расстановку сил. Александр Коростелев, Семен Кичигин, Саликов, Мискинов, Глауберман, Лобов и другие займутся делами партийной организации; Левашов, Котов и Заварухин — подготовкой боевых отрядов. Мы с Мартыновым, как старые кооператоры, начнем думать о военной потребиловке. Снабжение и обозы немалую роль играют в таких делах.

Заварухин, насупив густые брови, вполголоса читал в газете очередную телеграмму Керенского:

— «Принимаю срочные меры для спасения революции. Приказываю генералу Корнилову сдать должность верховного главнокомандующего. Объявляю Петроград на военном положении». А вот еще… «Попытка Корнилова обособлена. Главнокомандующие фронтов, за исключением Деникина на Юго-Западном фронте, верны Временному правительству. Генерал Деникин и его штаб подвергнуты в своей ставке личному задержанию и тоже будут привлечены к суду. Эшелоны Корнилова, двинутые к Петрограду, остановлены». Да, вот еще Деникин!..

— Что ты там нашел, Илья? — спросил Кичигин.

— Насчет Деникина… Он тоже входит в эту казачью обойму. Тридцатого августа сообщили об аресте на Дону, на станции Чир, войскового атамана Каледина. Корниловский мятеж будто прекращен… А когда Дутов послал Керенскому письмо, о котором жужжат газеты?

— Тридцать первого августа.

— Выходит, очень смело действует полковник Дутов. Рисково, можно сказать! А что за этим риском кроется?

Георгий Коростелев кивнул Левашову:

— Ну-ка, Андриан, голос у тебя громкий, прочитай нам это послание вслух.

Левашов взял газету:

— «Сегодня, 31 августа, в 17 часов прибыл в Зимний дворец и выслушал ваши требования „дать немедленные и жесткие осуждения генералам Корнилову и Каледину и назвать их мятежниками и изменниками родины“», — начал зычно Левашов.

— Стоп! — прервал его Кобозев. — Заметьте, товарищи, Керенский требует осуждения изменников, а Дутов ответил ему отказом, о котором разблаговестили на всю Россию. Почему потребовалось широко раскрыть это столкновение между представителями власти?

— Так он тут пишет, что предлагал Керенскому раньше свое посредничество…

— Ну и что?

— Керенский обещал послать делегацию казачьего совета, а потом отменил это решение… Нет уж, лучше я все прочитаю, а после разберем. Вот слушайте: «Теперь же, когда на Дону начались неурядицы и это грозит голодом и отсутствием угля, вы вновь обращаетесь к нам за помощью, но уже в резкой ультимативной форме, почти с угрозой. Совет не может уяснить себе тактики Временного правительства по отношению к нему».

— Тактика самая простая, — не выдержал Семен Кичигин. — Демократы избегали афишировать перед народом свои якшания с карателями до кронштадтских событий, а после июльского расстрела снова ищут у них поддержку и прямую защиту.

— Мало того, они хотят, создав популярность Дутову, оправдать его письмом корниловщину, а заодно и себя, — добавил Кобозев. — Дескать, Керенский потачки казачеству не давал… С дальним прицелом выдано это письмо!..

— А я его расценила как искреннюю защиту Корнилова и, честно говоря, даже восхитилась мужеством Дутова, — призналась Мария Стрельникова, которая до этого сидела в сторонке и что-то торопливо записывала в толстую тетрадь. — Он, прямой враг, показался мне гораздо симпатичнее наших иудушек!

Георгий Коростелев укоризненно взглянул в скуластое красивое лицо девушки, в ее горячие диковатые глаза.

— Дутов враг номер один, он любых иудушек перещеголяет. Для него все средства борьбы хороши: и дипломатическое иезуитство, и кровавая резня.

— Читать, что ли? — нетерпеливо спросил Андриан, спеша еще раз проверить собственные впечатления. — «Совет сам упорно добивался участия в государственной жизни страны, когда забывались интересы казачества».

— И добился, участвуя в событиях пятого июля! — ввернул Константин Котов.

— «Последнее земское положение окончательно указало на невозможность сохранения казачьих особенностей жизни».

— Когда речь идет об этом пресловутом образе казачьей жизни, Дутов вполне искренен, тут он готов лезть на рожон, ни с чем не считаясь, — снова перебил чтение письма Кобозев. — И впрямь: крестьянская община, в которую так веровали народники, не оправдала себя, но и казачья, с ее войсковым кругом и переложным земледелием, — архаика.

— Дайте дочитать до конца! — взмолился Левашов. — Вот самое-то главное: «Теперь от нас требуют заявления и как бы суда над генералами Корниловым и Калединым. Мы не судьи, а представители двенадцати казачьих войск, в списках коих состоят генерал Корнилов и генерал Каледин, а потому осуждать их мы не можем, не узнав всех подробностей. Как вы, господин министр, так и бывший управляющий военным министерством Савинков неоднократно утверждали, что генерал Корнилов — боевой генерал, любящий родину, но вовлеченный в авантюру неизвестными выскочками».