— Вот этого мы и ожидали, прочитав его письмо Керенскому по поводу корниловского мятежа, — сказал Александр Коростелев Цвиллингу на первом заседании редколлегии газеты «Пролетарий». — Теперь борьба у нас пойдет в открытую.

Цвиллинг, как только вырвался из больницы, сразу «въелся» во все местные дела. Жена его, Софья Львовна, и маленький сынишка, Лелька, еще находились в Челябинске, а он с легкостью веселого, задорного человека уже прижился в городе.

— Когда столкнутся казаки и рабочий класс, настоящий взрыв получится. Тут вражда исконная, — сказал он задумчиво. — То, что пишут в газетах, будто Дутова вызывает сюда казачий круг, — полуправда. Вчерашнее сообщение в новостях, что Керенский назначил его уполномоченным по продовольственным делам в Оренбурге, — настоящее вранье.

— Вот и мы здесь толковали… Выходит, стакнулся Керенский с казачьими атаманами и сообща решили подготовить еще один военный плацдарм. — Александр Коростелев с чувством хозяина, заполучившего ценного работника, посмотрел на Цвиллинга. — Хорошо, что тебя отпустили к нам. Петр Алексеевич задержался, а испытание нашей партийной организации предстоит труднейшее. Как ты думаешь, куда теперь потянут эсеры и меньшевики?

— Беря пример со столичных организаций, конечно, в сторону реакции. Значит, к Дутову.

— Да уж скорее бы они разоблачили себя до конца. Ведь столько времени морочили всех. Смычку с монархистами-казаками рабочие им не простят! — И Александр Коростелев зло усмехнулся при мысли об окончательном падении своих противников.

Цвиллинг, уже имея опыт редакционной работы, сразу вошел в редколлегию новорожденной газеты. Теперь, когда не осталось и следа от болезни, он казался Александру красивым со своими почти сросшимися, густыми бровями, орлиным носом и острыми серыми глазами. Нравился и широкий лоб его с намеченными залысинами под пышными волосами.

— Тебе двадцать шесть? Намного моложе меня.

— Зато здоровьем не так богат, по тюрьмам и ссылкам с четырнадцати лет.

— Стаж порядочный. Мы с Георгием сидели в Самаре, а ссылку по очереди отбывали в Усть-Сысольске. А потом не удавалось создать против нас серьезное дело: сестры оберегали. Сначала старшая — Анна, потом младшая, совсем еще девочка, Лиза. Придешь домой, обыщут не хуже жандармов и все попрячут. Один раз принес я домой список членов организации (подписку собирали на газету. Сунул за божницу сверток — и спать: после работы-то мертвецки усталые), а они тут как тут. Стучат. Мать растерялась, не успела меня разбудить и отперла. Ввалились. Начался обыск. Стою. Ноги свинцом налились — никогда такого страха не испытывал. Полезли за божницу… Ну, думаю, все! А там нет ничего. Чуть не перекрестился, честное слово. Оказывается, Лиза вспомнила, что я возле божницы чего-то крутился, и, пока мать открывала им дверь, вскочила и спрятала эти бумаги в свой валенок. Подошла она потом ко мне и спросила: «А что тебе за них было бы?» Пришлось бы самому пустить себе пулю в лоб либо в петлю головой. Ведь всю организацию мог выдать!

— Да, собственная совесть для честного человека — строжайший судья, — сказал Цвиллинг. — Только тупоголовые чиновники боятся больше всего общественного мнения да гнева начальников. Помню, познакомился я на этапе с революционером-латышом, и он с юморком и сарказмом рассказал, как у них в рижской тюрьме был однажды объявлен общий протест потому, что рисовую кашу стали давать без масла. Администрация, испугавшись забастовки, разрешила вопрос положительно.

— Действительно победа: каша-то с маслом! — сказал Александр, и оба расхохотались. — Какая-то видимость гуманности все-таки была. А как ты думаешь, если теперь… если дело дойдет до настоящих схваток…

— Если опять в тюрьмах сидеть придется? — уточнил Цвиллинг и задумался. — Н-не знаю, — сказал он с несвойственной ему нерешительностью. — Но товарищ Ленин скрылся после июльских событий не зря.

Цвиллинг и Коростелев, как и весь партийный актив, готовились к своей первой губернской конференции: ждали делегатов, проводили беседы на предприятиях.

— Центральный Комитет теперь внимательно следит за деятельностью нашей организации, — не без гордости сказал Александр, вскрыв конверт, принесенный Лешкой Хлуденевым.

Окинув взглядом лица товарищей, окруживших его, развернул бережно письмо.

— От Якова Михайловича Свердлова. — Александр помедлил, уважительно разглядывая подпись: — «Ждем сообщений о результатах собрания седьмого сентября (а мы провели его десятого сентября, — это голос Кичигина), — полагаем, что теперь всем колебавшимся ясна необходимость разрыва с оборонцами и идущими с ними… Сообщите нам о своих планах».

— Наши планы, — перебил Цвиллинг, — разогнать воронье, каркающее над линией фронта, и повернуть политику лицом к народу.

Заседание чрезвычайного казачьего войскового круга было назначено в большом зале епархиального училища на Форштадтской площади.

Съехалось сто одиннадцать делегатов, «справных» казаков, известных своим богатством, храбростью, степенным образом жизни. Отбирали станичники «достойнейших» потому, что на войсковом круге — с участием войскового и наказного атаманов — решались главные вопросы казачьей жизни. Был здесь и делегат станицы Изобильной — Григорий Шеломинцев…