«Не пойдем на плантации! — решила «братва». Везли — обещали золотые горы, а привезли на каторгу. Таких условий работы нет нигде и в Турции, на что она слывет дикой страной, не в пример хваленой Америке. Раз нас надули, вези назад».

«Господа плантаторы переполошились. Жалко было упускать большую партию белых рабов. По их наущению правительство мешало нам поступать на городские работы. Кой-кто из плантаторов стал вступать в переговоры с отдельными казаками; думали по одиночке всех сманить».

«Не тут-то было! «Братва» заупрямилась и шумела: — «Не расходись, ребята, по одиночке; держись в куче. Кучу не осилят. Кучу не загонят на плантации. Раньше мы воевали с коммунистами, теперь будем сами поступать так, как они учат. Сила в единении! Пролетарии, соединяйтесь. Не сдадимся бразильским помещикам».

«Это не те рабочие, которые приезжали к нам из Европы до войны, — разочарованно говорили плантаторы. — Те были робки, покорны, безропотно шли на все наши условия. А эти — авангард Ленина».

«Номер французов не прошел. Партию живого товара продать не удалось свободным американцам. С зубовным скрежетом повезли нас из Сан-Паоло, к морю. Когда мы ехали поездом, бразильские рабочие, узнав о нашем сопротивлении акулам-плантаторам, шумно приветствовали нас на станциях.

— «Буэнос рюс… рюс большевик, — что значит по-ихнему: хорошие русские, русские большевики», — кричали нам.

«Мы, казаки, не пожелавшие отдаться в рабство, были героями дня. Ихние батраки, оказывается, и думать не смеют, чтобы сопротивляться хищникам- плантаторам, как это сделали мы. Потому-то и согласилось нас отпустить бразильское правительство, невзирая на сделанные расходы, чтобы мы не заражали их свободный воздух. От них, говорили они про нас, идет бунтарский дух. Мы к этому не привыкли».

Такую же участь, видимо, готовили казакам французы и на о. Мадагаскаре, куда тоже производилась запись. Одновременно появилось объявление о том, что требуются разные ремесленники, батраки и пастухи на юг Франции. Вскоре оба эти предложения были сняты: побоялись, что с Лемноса, из врангелевских лагерей, на Мадагаскар и во Францию проникнет большевистский дух!

Зато, что ни день, то на столбах появлялись новые объявления о записи в материковую Грецию и на острова. То требовалось 400 человек рабочих для постройки мола в г. Мителене (на о. Лесбосе), то звали туда же собирать маслины, то приглашали разных спецов в Афины и Патрас. Ввиду напряженной борьбы с Кемальпашой, в Греции ощущался недостаток в рабочих руках.

Ген. Бруссо, — донцы его звали «ген. Брусков», кубанцы — «ген. Бруссак», — сначала брал с тех, кто уезжал в Грецию, по 10 драхм за переезд, а потом, чтобы ускорить избавление французской казны от кормления излишних ртов, стал сам выдавать денежное пособие.

— Казаки! — писал он в одной широковещательной прокламации: — Франция, невзирая на истощение от мировой войны, оказала всем крымским беженцам материальную помощь, приняв вас на свое иждивение, и уже 8 месяцев кормит вас. Затраченные ею на ваше пропитание суммы только частично могут быть возмещены вывезенным из России казенным имуществом и пароходами. В силу необходимости, рано ли, поздно ли, Франция должна будет прекратить вам выдачу пайка. Я предпринимаю все меры к тому, чтобы обеспечить вам заработок, а вас заставляет долг чести подумать о том, чтобы поскорее начать зарабатывать себе хлеб своим трудом.

Казаки, даже самые покорные и робкие, теперь видели, что пора самим подумать о себе. Полагаться на начальство было бессмысленно. Оно, менее всего заботясь о благе подчиненных, стремилось продлить существование «армии», возможно дольше мариновать людей в лагерях, чтобы лишнюю пару месяцев пожить вольготной жизнью на получаемое от Врангеля содержание. Свое благополучие оно строило на казачьих горбах.

Утечка с острова в Грецию все продолжалась и продолжалась. Корпуса таяли. Начали уезжать даже младшие, «химические», офицеры. Угар распыления все более заражал лемносский воздух. Распыление стало единственной темой для разговоров и, конечно, для творчества лемносских поэтов. Так, в этот период появились такие частушки:

После отправки казаков в Россию между русским начальником лагерей ген. Абрамовым и французским комендантом ген. Бруссо установились довольно рогатые отношения. Но до открытого разрыва дело не доходило. Так или иначе французы являлись здесь хозяевами и кормили остатки корпусов. Всячески противодействуя распылению, ген. Абрамов и другие военные начальники должны были волей-неволей соблюдать decorum приличия в своих сношениях с французскими властями.

Зато информаторы и лагерные поэты беспощадно издевались над ними. Всякое новое французское предложение об отправке в ту или иную страну сейчас же бралось на зубок и разделывалось под орех, иногда не без основания. В стенных газетах то и дело мелькали шаржи и карикатуры на французов. В «Вестнике Донского Штаба» один раз появилось стихотворение под заглавием «Кунсткамера»: