Женщины, не сговариваясь, повернули назад. Теперь их путь стал еще труднее — приходилось идти против ветра. Люша, обутая в тонкие ботинки, непроизвольно начала подпрыгивать.

— Вика всегда была СТАРШЕЙ сестрой. Понимаете? Детство им выпало не безоблачное, мягко говоря. Ну, если коротко — полубезумный отец, очень слабая, задавленная мужем мама, в общем, нервный болезненный братик держался за серьезную ответственную сестру. А Вика очень любила и ценила Валю. Он, конечно, чокнутый у меня, — усмехнулась Аня, взглянув на Люшу, — но совершенно безобидный. Добрый и доверчивый, как ребенок. Хоть от папеньки задатки, сами понимаете. Мужчины вообще, на мой взгляд, слабее женщин, — категорично изрекла невозмутимая Михайлова.

На поднятую бровь дознавательницы рассмеялась:

— Взять нашего Иосифа Самсоновича. Моисей в пустыне! — Женщина вдохновенно воздела руку.

— А на деле без нас с Ларкой — это моя напарница, и мы все собственники ателье — шагу ступить не может. На нас отчеты, бухгалтерия, проверки. А свирепый сапожник — младенец, амеба. — Анна махнула безнадежно рукой.

— Слабые мужчины ищут сильных женщин. Сильные — слабых, — ответила Шатова.

— Вы это серьезно? — Михайлова снова заразительно рассмеялась.

— Видно, с мужем повезло. С сильным.

Пока Аня посмеивалась, Люша пыталась разобраться в этой и впрямь заковыристой задачке: кто у них в семье сильнее. По всему выходило — сын. Котька. А мать с отцом тянули на инфантильных школяров.

Возвращаясь домой, Шатова размышляла в томительной пробке над показаниями добрячки-Михайловой. Алиби Валентина, оказывается, могла подтвердить и бабулька-соседка. Лезть с расспросами к старушке сыщица не считала нужным: Анна определенно говорила правду. И значит, Валентин действительно выехал по тревожному звонку сестры и застал то, что застал. Значит, сосредоточиться нужно на Мячикове и Сверчкове. Если, конечно, не брать в расчет воров и телевизионщиков. Люша решила созвониться с шефом из дома, чтоб обсудить ситуацию обстоятельно, без спешки. Но дома ее ждал «сюрприз».

Войдя в темную и будто настороженную квартиру, Люша привычно позвала:

— Сашо'ка!

Не получив ответа, стремительно прошла в спальню и замерла на пороге: по ненавистному амбре и отчаянному храпу она поняла, что муж вернулся к старому: свински напился. Шатов разделался с запоями около пяти лет назад. И вот — реанимированная чертова зависимость будто лишила женщину способности дышать: так бывает от сильного удара под дых. Всхлипнув и с силой втянув воздух, Люша подлетела к кровати, зажгла лампу в изголовье и стала трясти бесчувственного мужа. Саша лишь перевалился на другой бок, промычав «все эт-тоо мер-рзосссть…»

Докричаться до сознания «сильного мужчины» не представлялось возможным.

Вор-рецидивист Иван Николаевич Береговой доверился этому хлыщу-карманнику Генке Попикову, потому что ситуация стала абсолютно неуправляемой. Барыга! Предатель! Будто в воду канул. Выкручивайтесь, мол, коллеги, сами. Скотина малохольная… Но главное: на такую прыть ментов консьерж никак не рассчитывал. Сколько ценных, а можно сказать, что и бесценных вещей пришлось побросать в уютном гнездышке, свитом главарем банды за последние годы! Один домашний кинотеатр с системой мультирум чего стоил. Э-эх, да что там говорить! Прахом, все прахом пошло! Легавые вышли на квартиру через два дня: здесь на острый Генкин глаз можно было положиться. И опрос соседей, и наставления бабкам у подъезда — все честь по чести. Бдите, мол, господа хорошие, за нехорошей квартиркой. Ожидайте дорогого гостя, чтобы передать в белые рученьки правосудия. Благо что успел с карточки все поснимать да наличку с «ломом» и кое-какой техникой прихватить. Но к хорошему ведь привыкаешь быстро: не мог бывший зэк ютиться невесть где и с кем, как бывало в юности. Привык к покою, теплой ванне и хлебушку с маслом. Не без икорки. Не без нее… Загаженная квартирка Генкиной алкоголички-сожительницы, без звонка и запора, на первом этаже подмосковного барака, которые сохранились, видимо, в качестве жутковатого напоминания об эре развитого социализма, рождала в Николаиче несвойственные ему депрессивные мысли. А может, хватит уже? Пожил красиво и красиво уходи: яд, веревка, прыжок с высотки. Ирония судьбы! Эта зажравшаяся баба со своим любопытством будто накликала беду. Все после того дня и пошло кувырком. И себе приговор подписала, и нам. На Алика, конечно, менты выйти не смогут. А если и выйдут? Что этот гастарбайтер знает? Что Николаич в дежурке кефир пил да в гости к Филиппову ходил? А Киру жалко. Вот нефартовый человечишка. Таким в нашем бизнесе делать нечего. Их Бог и прибирает поскорее. Правда, с Генкой дело иметь и того хуже — дрянь, апус. Будто специально напоминает, кто есть Николаич на самом деле, хоть тридцать раз просил бизнесмен не поминать воровскую кликуху: он с этим кланом завязал.

— Иди, Берег, уважь хозяйку — она вон буржуйской водки раздобыла. Ампула аж светится от чистоты! Плесни ему, Варь. — Генка кричал из кухни Николаичу, который сидел уж не первый день, как пришпиленный, в углу дивана. Он смотрел, водрузив на колени ноутбук, бесподобные советские фильмы. Наизусть эту «Весну» знал ведь, а все от Раневской с Пляттом оторваться не мог. Будто нырял в иллюзорную жизнь, прячась от нынешней, паскудной.

— Ну, презрение выражаешь?! — на пороге комнаты появился Генка, уже порядком набравшийся. — И обстановка не по вам, и пойло?! — карманник явно задирал Николаича.

— Гена, ты ж знаешь — у меня проблемы с желудком. Диета, — как можно добродушнее ответил бандюга, внутренне подбираясь и чувствуя неприкрытую угрозу.

— У тебя, Берег, не с желудком проблемы, а с совестью. — Генка брякнулся рядом, толкнув Николаича и обдав запахом лука и водки. — Думаешь, пригрели тебя, на шухере постояли — и все за спасибочки?

— Ну что ты, Гена, в самом деле? — Береговой отодвинулся от карманника, глаз которого наливался остервенелым безумием.

— Я же заплатил и за постой, и за хлопоты, и это только начало. Мне бы на ноги за месяц встать, а там — в доле будешь, и тогда уж мы…

— Тю-тю-тю… Доли-пердоли. Слышь, Варь, авансами нас Бережок ушлый кормит. Ты мне сейчас все доли уж давай, а там я погляжу — на каких условиях якшаться с тобой. Сколько лимончиков ныкаешь и где?! — Генка, схватив тощими, но сильными руками Николаича за ворот спортивной куртки, вперился в лицо своими провалами-глазницами. Пустыми, черными.

— Давно его пощипать надо было, борова перекормленного. — В комнату вошла, затягиваясь беломориной, тощая Варька, которая из-за беззубости и сморщенной серой кожи выглядела бабкой. А скорее Бабкой-Ежкой.