– Егор, мне семнадцать лет, и я хочу петь.

– Какое это имеет отношение к твоему поступку?

– Да самое прямое! Кому я была бы нужна с маленьким ребенком на руках?

– Мне была бы нужна. А теперь не знаю. Наверное, желающие найдутся. Ты хотела петь? Так радуйся, пой!

– Егор, мы слишком молоды. У нас все впереди, у нас еще будут дети, много детей.

– Это ты сама так решила?

– Ритуля говорит, что так и будет, непременно.

– Ритуля? Значит, вот я кому обязан всей этой гадостью? Ну и ну! Отличница просвещенья, образцовый педагог. Да как она только посмела тебе такое советовать?!

– Егор, она хотела как лучше, и, мне кажется, она права. Мы еще сами дети. Какой ребенок? Зачем? Нам поступать надо, учиться, работать, добиваться успеха в профессии, а потом уже думать о детях.

– Думать в любых ситуациях надо сейчас, а потом думают только те, у кого нечем. Почему ты мне ничего не сказала?

– Ритуля сказала, что ты будешь против и не позволишь…

– Как же так?! Такой знаток человеческих душ и настолько бездушна!

– Как ты смеешь так о ней говорить?!

– Другого она не заслуживает.

– Она только добра желает, а ты! Ты! Ты ведешь себя как законченный эгоист. Совершенно не хочешь подумать обо мне!

– Вот так, значит? – Егор усмехнулся и сощурил глаза. Марта вызов приняла, вскинула голову, сказала громко и четко:

– Да. Так.

– Ну и оставайся с ней, раз она такая добренькая и лучше всех знает, как тебе жить!

– Ну и останусь!

– Вот и прекрасно!

– Замечательно!

– И знаешь еще что?

– Что?

– Я всегда знал, что ты ненормальная. Для тебя музыка важнее живых людей. Ты помешана на своем долбаном пении. А знаешь, почему?

Марта молчала, ошарашенная неожиданными оскорблениями, но уязвленное самолюбие Егора пошло вразнос, и он не в состоянии был сдержать ни нахлынувших эмоций, ни незаслуженно обидных слов, непроизвольно слетающих с языка.

– Потому что это у вас наследственное. Одна французским бредит, другая музыкой. И не надо вспоминать о детдоме. С кем поведешься…

Марта вскочила с дивана, подлетела к Егору и с размаха влепила ему пощечину, распахнула дверь:

– Уходи!

И он ушел. Все ждал, что она догонит, остановит, вернет, но напрасно. И в этом она тоже удивительно походила на свою Ритулю. Приняв решение, следовала ему неукоснительно и не сворачивала с выбранного пути. С этого, правда, свернула. Не сразу, а спустя три года. Но об этом зигзаге судьбы Егору вспоминать было еще тяжелее.

И он не стал. Просто смотрел как зачарованный на экран, видел лицо, которое помнил юным, и находил его прекрасным, слышал голос, что наполнял комнату удивительными гортанными звуками, и сердце его рвалось из груди, мечтая ответить каждому слову в песне. Но отвечать было незачем, да и нечего. Тогда, в их последнюю встречу двадцать лет назад, не позволила она. Марта как-то сухо, по-деловому рассказала ему о том, почему все случилось именно так, а не иначе, и ушла, не дожидаясь какой-либо реакции, какого-нибудь ответа. Он думал: «Просто ушла, дала время подумать». Оказалось – исчезла, испарилась, как в воду канула. Не нуждалась она в ответе. Не хотела узнавать реакцию. Она просто перелистнула страницу. Егор этого не принял. Все думал, что надо пойти разыскать. Не просто думал – пошел. Он даже сейчас помнил, как пульсировали виски и дрожали пальцы, жмущие на кнопку звонка знакомой двери. «Вот сейчас, сейчас она распахнет дверь, посмотрит на него и, возможно, буркнет не слишком вежливо: «Заходи!» – а потом исчезнет в глубине квартиры, чтобы отпраздновать его возвращение какой-нибудь очередной потрясающей чувства мелодией».

Дверь открылась. На пороге стояла Ритуля. Вместо длинных вьющихся волос короткая стрижка, на лбу и у глаз паутинки морщин, а в самих глазах не то испуг, не то вина, не то недоверие. Она и спросила так, будто не верила своим глазам:

– Егор?

– Мне Марту.

– Ее нет.

– А когда она придет?

– Я не знаю.

– Я могу подождать?

Ритуля прислонилась головой к косяку и беззвучно заплакала. Она смотрела на Егора своими дивными серыми глазами, из которых безостановочно лились слезы, и молчала. Ему стало не по себе. Жалости и сострадания он не испытывал, но все же стоящий перед ним человек заслуживал по меньшей мере участия.

– Что с вами, Маргарита Семеновна?

– Марта ушла совсем.

Егор похолодел:

– Как?

Испуг был настолько сильным, что она поспешила его успокоить:

– От меня ушла.

– А-а-а. А где мне ее найти?

– Я не знаю.

– У Натки?

– Я не знаю, где Натка.

– А ее мать?

– Умерла.

– Что ж, – Егор замялся, а потом вдруг неожиданно сказал то, что думал: – Это вы во всем виноваты.