— Как это чего? — возразила Тася.

— Они жизни-то и не нюхали, — сердился Голобоков, двигая стулья. — Со сцены — домой, а из дому — на сцену. Протрусят по улице в шляпах — вот и все их касательство к жизни!

— Ну уж вы скажете! — сердилась и Тася.

— А как мы живем, что за Иваны — это для них темный лес. Иногда представляют колхозников. Смотришь — все будто так, а присмотришься, — так, да не так! Где-то около, а не в точку. Все украшено! Не жизнь, а ровно бы ребячья елка с побрякушками… И ты не суйся на сцену. Какая из тебя артистка? Взялся Вавила за вилы, а надо бы, как Ипату, за лопату. Иди на учительницу. От учительницы польза!

Что-то упало, загремело, голоса гулко отдавались уже в коридоре.

Северов нахмурился, стайка родинок на щеке едва заметно дрожала.

Нет, вон из этого театра! Вон! Здесь даже простой сторож задирает нос перед актерами! Смотри ты: «жизни не нюхали»! И режиссура под стать этому сторожишке! Весь последний год почти ничего не играл. Мелочь какую-то совали, щелкал ее, как семечки. А две приличные роли завалил из-за горе-режиссеров. Нет, хорошо, что свернул свою палатку и снялся с бивака.

Он быстро пошел за кулисы.

Открыв прибитый к стене красный ящик, Голобоков проверял скрученный в колесо брезентовый шланг.

— Значит, ничего мы не нюхали?! — голос Северова прозвучал в тишине резко.

Голобоков смущенно поцарапал подбородок и попробовал засмеяться.

— Да так это я… Нечего делать, ну и мелешь чепуху.

— Вот именно!

Но тут появилась Юлия Сиротина, тоненькая, в белом пыльнике, с чемоданчиком. Северов вышел за ней.

Рассвет застал их среди поля. Бумагой шуршали узкие, как сабли, кукурузные листья.

Затлел восток.

Алеша и Юлинька остановились под громадным тополем. Он рос один среди безбрежного поля.

Кавказский хребет, от Казбека до Эльбруса, виден был четко и резко. Желтая луна висела над темными горами.

Алеша погладил вьющиеся белокурые волосы Юлиньки, ладонями сжал ее голову. Рассматривал золотисто-карие глаза, свежие некрашеные губы. Дрогнул плечами, словно замерз, улыбаясь, тихо сказал:

— Вот сейчас я смотрю в твое лицо, а через несколько часов уже никогда не увижу его.

— Не говори, а то я расплачусь, — улыбнулась и Юлинька.

Алеша поцеловал брови, ресницы, теплые пухлые губы. От них остался привкус грима. От волос, после парика, припахивало бензином…

— Ты понимаешь, что эта минута на всю жизнь? — он все сжимал в ладонях голову Юлиньки, все смотрел в ее глаза.

— Понимаю, — серьезно шепнула она.

Серые горы уже стали бледно-лимонными.

— И сколько бы я ни жил, я буду видеть одинокий тополь, и эти горы, и твое лицо.

— Может быть… Может быть… — Юлинька была задумчива.

— Зачем мы встретились? — Северов помолчал и нерешительно произнес: — И зачем расстаемся? — и опять помедлил, наверное ожидая ответа.

Но Юлинька молчала, строго глядя в его лицо, как бы стараясь что-то понять.

— И знаешь, что страшнее всего? — Алеша не сводил задумчивых глаз с гор, а они из лимонных уже превратились в розовые.

— Что? Что? — допытывалась Юлинька.

— Пройдет время, и мы будем спокойно вспоминать друг о друге. Мы забудем друг друга. То есть не забудем, а станем равнодушными… Нет, не так: не будем видеть друг в друге то, что видим сейчас. Любовь исчезнет. А над сегодняшним горем усмехнемся: «Молодо — зелено!»

Юлинька пожала плечами:

— Значит, король-то был гол? Так стоит ли жалеть об этом «молодо — зелено»? — Голос ее прозвучал тихо и сухо.

Алеша на миг почувствовал себя рядом с ней мальчишкой.

— Послушай! Хочешь… Хочешь поженимся? — торопливо и решительно заговорил он.

— А если это «молодо — зелено»? — невесело засмеялась она.

— Нет, нет! — он порывисто прижал ее к себе. — Страшно терять тебя! Я все люблю: и голос твой, и мысли, и душу твою, и эти глаза, и этот плащик!

Он говорил так порывисто, искренне, что Юлинька стала гладить его щеку в милых родинках и, как старшая, ласково высмеивать:

— Все это тебе чудится! Эта морока пройдет, Алеша, «как сон, как утренний туман». Ты присмотрись, ведь я же, ей-богу, обыкновенная девчонка. И — в стенгазету пишу статейки: «Куда смотрит местком» — и комсомольские взносы плачу… — Она помолчала, хмуро добавила: — А замуж я еще не собираюсь. Вот расстанемся на год… и все станет ясно. Выдумка долго не живет.