— Глядите! — Шахтер залпом выпил свой стакан.

Заплакала мать Светланы:

— Живите. Только, чтобы людям было не смешно. Мы вот со стариком пятый десяток доживаем вместе… А перед покойным Иваном вы виноваты не будете. Он сам бы, будь на месте Павла Николаевича, так же сделал.

…Чувство Крутоярова было сильным. Светлана не могла да и не пыталась противостоять ему. Лишь однажды Павел спросил себя: «А Людмилка? Вдруг она жива? Ведь Сергей Лебедев не бредит. В его рассуждениях есть логика. Похоронены были два человека, не хватило же после того боя троих. И документов ни у кого никаких не было. А Нинка Рогова, санитарка, она же была похожа на Людмилу. Что если Людмила жива?»

Это были короткие вспышки. Призыв на помощь здравого смысла. Но он же, здравый смысл, вел к другому: «Если бы она осталась живой, она обязательно бы дала знать о себе. Нет, ее похоронили. И не надо ничего выдумывать. Мертвые все прощают!»

Больше к таким мыслям Павел не возвращался.

Чистоозерка в первые послевоенные месяцы жила небывалой жизнью. Радовались самому обычному. (Человек после тяжелой болезни новые краски находит.) И тополя в тот год не такие распускались, и березовые колки окрест наряднее были, и каждый подснежник ласковей стал, и пеньки в лесных делянках сладкими слезами исходили.

В День Победы бабы оставили на пашне взопревших быков, прибежали к райкому простоволосые, ревели и целовались, орали бог знает что и на что только не готовы были пойти. Ну а после того, как веселье отхлынуло, гуртами ездили и ходили на станцию, как в старину на богомолье, за семьдесят верст. Стояли около гладких железных ниток, вздрагивая вместе с землей от воинских составов, мчавшихся на Восток. Вглядывались в лица служилых: не мой ли?

— Ой-оченьки, да ведь это наши детушки приехали! — Авдотья Еремеевна, кормившая у крылечка кур, уронила блюдо с картофельными очистками, кинулась на грудь Павлу, обняла Светлану, поцеловала Степку. Запричитала облегченно:

— Да слава те, господи. Да, видно, дошли до тебя наши молитвы, отлились проклятым ворогам наши слезы!

Увар Васильевич здоровался по-крестьянски степенно. Поцеловал каждого по три раза, приказал Еремеевне:

— Ты, старуха, давай кончай мокреть разводить, проводи гостей в передний угол и айда топить баню. А я в кооперацию мигом слетаю.

— В какую, дедушка, кооперацию? — спросил Стенька.

Увар Васильевич подмигнул ему, как старому знакомцу:

— Кооперация, внучек, у нас одна. Что в ней делать — узнаешь позже… А сейчас проходи в избу, бабушка Авдотья Еремеевна тебя костяникой угощать станет.

Застолье было радостным и шумным. Увар Васильевич притащил из сельпо полный чайник водки (ее выдавали на заготовки картофеля, и Увар, готовясь к встрече племянника, сдал в сельпо десять пудов клубней). Еремеевна обносила гостей по кругу маленькой рюмочкой.

— Уж не обессудьте, гостеньки дорогие, — говорила она. — Водка-то у нас сильно плохая. Разводят водой, окаянные.

— Водка, старуха, никогда не бывает плохой. — Увар Васильевич улыбнулся. — Она бывает только хорошей или шибко хорошей.

— Тебе все хорошим кажется. — Еремеевна была румяна, глаза ее молодели. — Коева днись, приехал с рыбалки поздно вечером, я уж спать легла, а в печке ополоски в горшке стояли — поросенку на утро приготовила. Дак ведь достал етот горшок и выхлебал вместо супу.

Старики изо всех сил старались угодить молодым. Они были счастливы. Все черное, навеянное войной, отступало. Пришла с приездом племянника новая жизнь с добрыми надеждами и спокойствием. Оживало сердце от кровянящей тоски о погибшем сыне Левушке… Ядренеть крутояровской породе, набирать сил… Живые о живом и думали.

Под вечер в горнице прибавился еще один гость — Сергей Лебедев. Они обнялись с Павлом крепко и, оцепенев, долго стояли молча, сжав друг друга в объятиях. И Светлана, поняв это оцепенение, поняла и то, что Сергей — один из тех, кто был там, где был и Стенькин отец. Она, будто защищаясь от кого-то, закрыла лицо руками.

— Успокойся, Светланушка, — засуетился около нее Увар Васильевич.

— Не лезь к ней, старик, — строго взглянула на мужа Еремеевна.

Светлана была благодарна ей, старой женщине, — матери, все понимающей, предвидящей, цепко и мудро оценивающей. Такие не обидят, не прогневят, предупредят обиду и гнев по-родительски осторожно и с достоинством. И минутная слабость Светланы, и слезы ее были знаком благодарности всем Крутояровым, спокойным и добрым, принявшим ее в свою семью вместе со Стенькой, как равную, как молодую хозяйку.

— Света, хватит. — Павел взял на руки Стеньку, обнял его.

— И чо ты в самом деле, Света, — визжал Стенька. — Нам весело, а ты мокреть разводишь!

— Верно, внучек, — захохотал Увар Васильевич. — Который день, Светлана Дмитриевна, прошел — тот и до нас дошел, а который впереди — того берегись. Что было — прошло. Давай, старуха, рюмочку. Выпьем. Мой покойный родитель говаривал так: «Хочешь быть веселым, а не пьяным — на два пальца недоливай и на два пальца недопивай, худое не поминай. Такая выпивка — одно удовольствие, аппетит прибавляет и здоровье развивает… Давайте-ка, гости милые, за ваше здоровьице до дна.