Древняя, как сама земля, старуха молча стояла и буравила собравшихся у огня мужчин недобрым взглядом. Будто хотела сказать: «Зачем это вы приперлись в мой фьорд? Кто звал вас? Зачем шумите, нарушаете мой покой?»

Викинги, увидев ее, застывали, теряли веселость. Их лица становились суровыми и скорбными. Так люди держатся на похоронах близкого родственника или любимого вождя.

Гуннар пробурчал что-то себе под нос – скорее всего, наговор от сглаза или, того хуже, от колдовства – и схватился за висевший на шее амулет – маленький молот Тора. Да, уж если кто и защитит северянина от недоброго глаза, так только бог-громовержец, победитель великанов.

– Поздорову тебе, почтенная, – первым пришел в себя Хродгейр. Он говорил твердо, хотя и с видимым усилием.

Хозяйка фьорда молчала.

– Прошу простить нас, что нарушили твой покой, – вел дальше предводитель норвежцев. – Хрофт свидетель, я хотел передать тебе немного еды и питья, но меня убедили, что здесь нет никого живого. – Он сверкнул глазами в сторону Гуннара, который едва заметно развел руками.

– Никого живого… – вдруг проговорила старуха высоким дребезжащим голосом. – Нигде нет никого живого! Все живые – мертвы, а все мертвые – живы! Волк рвется с цепи! Быстро строится Нагльфар! Выросла омела![30]

От звуков ее голоса, от непонятных слов, от грозной уверенности, звеневшей, словно вечевой колокол, Вратко поежился. Холод побежал между лопатками. Он смотрел на бывалых, опытных в битве, повидавших жизнь воинов. Хирдманы Хродгейра, открыв рты, внимали древней вещунье. В глазах их плескался суеверный ужас.

– Вы – вольные люди, искатели славы и добычи! – продолжала старуха. – Вы вечно в пути, вечно спешите за удачей. Гонитесь, гонитесь за ней, а получаете в награду только смерть и разочарование… И никогда, до скончания веков не прекратит вас гнать по жизни зависть и жадность, гордость и спесь! Здесь, в этом фьорде, тоже когда-то жил такой. Выходил в море отсюда и сюда возвращался зимовать. – Прорицательница вытянула вперед руку с длинными, закручивающимися ногтями. – Однажды он услышал о земле, наполненной золотом и самоцветами, как наши берега камнями. Он решил достичь ее во что бы то ни стало. Слушайте, викинги, о хевдинге Ингольве, которого завистники прозвали Жадным Хевдингом!

Речь старухи полилась, словно волна жара из очага, когда присаживаешься рядом с ним в морозный день. Ее слова проникали в сердце каждого, кто их слышал, и превращались в образы.

Вратко словно воочию увидел перед собой серые волны северного моря, низкое небо, придавленное к земле тяжелыми, комковатыми тучами, и упрямо рвущийся к неведомой земле корабль…

Корпус дреки содрогался, жалобно поскрипывая всякий раз, когда очередная волна догоняла его и ударяла под просмоленный зад. Будто просил роздыху. Но пестрое полотнище паруса жадно ловило стылый ветер, шкоты натянулись струнами лиры сказителя и звенели в такт ударам волн.

– Скоро ли? – Белобрысый крепыш в куртке из дубленой кожи хмуро почесал толстую ляжку. – Уже шесть ден парни без земли.

Тот, к кому он обращался, молчал. Обняв штевень, он глядел на волны, на недосяжную линию окоема, не прикрываясь от оседающих на бороде и одежде соленых капель.

– Знал бы, харчей поболе запас бы… – продолжал тянуть светловолосый, не переставая почесываться.

– Асварда ко мне, – рявкнул, спрыгивая с носовой площадки, вождь. – И живо, трепло!

Он был широк в плечах и налит силой, как бочонок добрым пивом, и не раз на потеху съехавшимся на тинг подлезал под коня и, покраснев лицом, приподнимал. Шуток вождь не понимал и шутить не любил, зато требовал, чтобы его приказы исполнялись без проволочек и в точности. Правая рука предводителя, белоголовый Гейрмунд, отлично это знал.

Асварда, не мешкая, вытащили из-под закрывавшей палубу парусины и, поддерживая под локти, чтоб не поехал носом по палубе, привели к резной волчьей голове.

Взгляд вождя давил, впечатывал в доски палубы, но высокий, тонкий в кости Асвард («муж женовидный», сказал бы скальд) этого, казалось, не замечал.

– Что тебе опять от меня нужно, Ингольв-хевдинг? Я все сказал честно.

– Ты говорил, до острова шесть дней пути под парусом.

– Это так. А разве шестой день уже прошел? – Худое подвижное лицо с тонкими губами выражало полнейшее презрение к столпившимся вокруг могучим воинам.

– Он на исходе.

– Я предупреждал тебя, хевдинг, клад не дастся в руки тому, кто не жаждет его заполучить…

– Я не жажду? – Голос Ингольва взмыл над грохотом волн и пением снастей. – Да я жажду его так, как не жаждал ни одной жены! Больше жизни и воинских побед! Во имя Нифльхеля,[31] как же надоело копить медяк к медяку, впроголодь держать дружину…

– Земля! – Звонкий выкрик дозорного, Раги Подкидыша, проторчавшего на верхушке мачты уже полдня, заставил всех встрепенуться и повернуть головы в указанном иззябшей рукой направлении.

Там, за чередой серо-зеленых, маслянисто поблескивающих волн, виднелась тонехонькая темная полоска. Суша.

– Ну, что я говорил? – самодовольно улыбнулся Асвард, буравя хевдинга холодным взглядом неподвижных бесцветных глаз.

Однако его уже никто не слушал.

– Парус убрать! Весла на воду!

Двенадцать пар славных ясеневых весел ударили разом, дружно вспенив скользкую спину поля китов. Дреки заскрипел протяжно, по-стариковски, разворачиваясь влево по ходу. Выровнялся и помчался, послушный слаженным движениям викингов, к проступавшей все яснее и яснее незнакомой земле.