Тохта, которому надоело сидеть в углу, поднялся на лапы, отряхнулся и, положив арбалет на кресло, потрусил к письменному столу. Все эти разговоры о ритуалах и драконах лишили кобольда душевного равновесия, и он ощущал настоятельную потребность успокоиться. Дома, в Лутаке, можно было славно перекусить: еда всегда действовала на Тоху успокивающе. И в норе, и в доме с синими ставнями у него было припрятано немало прекрасных «успокоительных» крыс или косточек. Здесь же, в логове Гингемы запасов у него, само собой, не было, а миска с рыбой — это, все-таки, совсем не то.

Но со вчерашнего дня Тохта открыл для себя еще одно отличное средство, которое позволяло забыть обо всех неприятностях: сочинительство. Рассказ Гингемы о книгах он тщательно обдумал со всех сторон и пришел к выводу, что ничего трудного в этом нет и что он, Тохта, просто обязан написать о своей жизни, жизни скромного менялы, ставшего волею судеб бесстрашным и отважным воином! Идея так понравилась ему, что вчера весь вечер и большую часть ночи, Тохта пыхтел над тетрадным листком, выданном ему Дарином, красным фломастером выводя крупные неровные буквы. Дописав, сложил листок вчетверо и спрятал в надежном месте: хотел утром посоветоваться с Гингемой. Пока она была занята разговором с Дарином, а как освободится, Тохта непременно прочитает ей свое жизнеописание! А пока можно и дальше написать что-нибудь.

Он стянул со стола Гингемы лист чистой бумаги, выбрал фломастер поярче и деловой походкой отправился к журнальному столику: решил поведать о своем походе в горный монастырь и героической схватке со стражами-мороками.

Тохта устроился за столиком, зубами стащил колпачок с фломастера и задумался.

На самом деле схватки-то никакой и не было, была лишь хитрость, непревзойденная хитрость умного и опасного кобольда-одиночки, совершившего дерзкий рейд в горы и проникнувшего в закрытый монастырь, чтобы спасти Дарина. Но, во-первых, Гингема вчера ясно дала понять, что небольшое преувеличение идет только на пользу литературному произведению, а, во-вторых, без его, кобольда, помощи Дарину и, вправду, пришлось бы туго.

Тохта, сосредоточенно сопя, принялся выводить буквы.

«Рано утром смелый и отважный кобольд покинул свою нору и отправился в путь. Перед этим он, конечно, закусил. Съел крысу»…. — тут Тохта подумал немного, зачеркнул последнее слово и продолжил: — «Съел двух крыс. А в кладовой у него еще была крыса и еще одна крыса. И кошка. Раньше было две кошки, но одну из них гордый и отважный кобольд-воин съел накануне».

Тохта перечитал написанное и довольно потер лапы: дело шло на лад!

Дарин и Гингема, меж тем, обсуждали список ингредиентов и разговаривали вполголоса.

— Тохта боится, — тихо пояснил Дарин. — Вы не думайте, он не трус, кобольды вообще мало чего боятся. Он мне о своих предках рассказал — жуткие вещи эти головорезы творили! Ну, все, конечно, давно было, когда людям приходилось отвоевывать себе место под солнцем, сражаться с троллями, с гномами, с гоблинами. Но вот драконов кобольды до сих пор боятся, и сопротивляться этому страху не могут. Так что…

— Понимаю, — отозвалась Гингема, поглядывая на Тохту, примостившегося возле журнального столика. — К чужим страхам следует относиться с уважением: мы же не знаем, что за ними стоит? Но ведь Тохте очень скоро придется делать выбор: или он рискнет своей жизнью и поможет вызвать драконов или амулет с большой вероятностью окажется у фей и тогда весь его мир может рухнуть, — она перевела взгляд на Дарина. — А ты сам-то как? Не боишься?

Тот пожал плечами, и Гингема усмехнулась.

— Понятно. Самая опасная иллюзия юности — вера в собственное бессмертие. Умом-то, конечно, понимаешь, что можешь умереть, а все равно, в глубине души не веришь в собственную смерть. И на какие же глупые и опасные поступки иной раз толкает людей эта иллюзия! — она покачала головой. — А старость тебе, разумеется, кажется чем-то страшно далеким, тем, что наступит лет этак через двести, если вообще наступит?

Дарин подумал.

— Честно говоря, да, — признался он. — То есть, я, конечно, понимаю, что почти каждый до старости и умирает, окруженный толпой рыдающих родственников, но…

— Ну, ну, — перебила его Гингема. — Нет, не нужно этого!

— Что «нет»?

— Это я про толпу родственников, — пояснила она, сняла очки и задумчиво покусала дужку. — Не надо толпы. Вообще никого не надо.

Гингема надолго замолчала, Дарин терпеливо ждал, поглядывая на нее.

— Умирать нужно в одиночку, — наконец, проговорила она негромко, как о чем-то давно обдуманном и решенном. — Понимаешь? Одному. Чтобы никто не мешал. Не бубнил всякие глупости под ухом. Не орал от страха. Не давал идиотских советов. Не рыдал. Чтобы никто не отвлекал от…