День юнкера проходил следующим образом: в 7 часов утра приходил трубач и играл зорю. Это означало, что юнкера должны вставать. На самом же деле все продолжают спокойно спать. Минут через 20 является дежурный офицер. За несколько секунд до входа его в спальню дежурный (дневальный) производит магическое «тсс!» — и это действует значительно лучше, нежели громогласная труба, по которой никто не просыпается. Молодые юнкера весьма быстро привыкают к этому «тсс». Офицер, обойдя один раз по спальням, уходит, и тогда все, или большинство, снова ложатся и спят. В 8 часов труба играет сбор на утренний чай. По этому сигналу все встают и моются с лихорадочной быстротой. Не успевшие же вымыться идут прямо в строй. Является офицер. Затем поется хором «Отче наш» хрипящими, заспанными голосами, поворачиваются и идут в столовую. Строй, как я сразу заметил, здесь совершенно игнорировался. Все ходят не в ногу, разговаривают, заходят, проходя через спальню, к столикам за колбасой и т. д. Офицерам было до этого, по-видимому, наплевать в высшей степени. Питье утреннего чая здесь тоже достойно примечания. Оно производилось с такой быстротой, что когда шедшие в конце строя входили в столовую, то «дополнисты», ходящие в голове строя, уже кончали чай и разбредались по разным сторонам из столовой. Чай всегда бывал горяч, как извержение вулкана, а потому молодые сразу не могли привыкнуть пить его скоро и всегда оставались в столовой позже всех. После чаю большинство опять заваливалось спать до начала лекций. Спанье здесь тоже было поразительно развито, и некоторые из любителей ухитрялись спать целыми днями. В 9 часов опять являлся трубач и играл сбор в аудитории и классы. Непроспавшаяся публика лениво и медленно двигалась. Ежедневно было 4 часовые лекции, преимущественно два часа подряд один предмет. Предметы на 1-м курсе были следующие:

1) Богословие (1 час в неделю, и все буквально спят).

2) Артиллерия (4 часа — //—), читал полк<овник> Вахарловский.

3) Механика (4 часа — //—), — // — проф<ессор> Барановский.

4) Математика (6 часов — //—), — // — // — Гюнтер.

5) Химия (2 часа — //—), — // — кап<итан> Солоника.

6) Тактика (4 часа — //—), — // — полк<овник> Безруков.

7) Франц<узский> и нем<ецкий> языки (по 1 часу) — г.г. Мартен и Федоров.

Система была репетиционная, кроме языков, которые преподавались по урочной системе. Репетиций приходилось в среднем одна в неделю или 3 в 2 недели. Вначале приходилось заниматься здорово. Например, на первую репетицию по математике закатили весь курс «Приложения алгебры и геометрии» и повторение всей тригонометрии. В перерыве после 2-х лекций был завтрак. После 4-й лекции был перерыв 1/4 часа и потом 2 часа строевых занятий (преимущественно верховая езда, материальная часть, приемы при орудиях, пристрелка и гимнастика). Затем в 4 часа обед, после которого свободное время до 8 часов вечера, когда был вечерний чай. Потом опять свободное время до 9 вечера. В 9 часов перекличка и вечерняя молитва и опять свободное время до 12, когда полагалось ложиться спать. Само собой разумеется, что для тех, кто хотел мало-мальски добросовестно относиться к репетициям, всего свободного времени за день даже не хватало. В дни же, когда репетиция далеко, все буквально спали.

Первый отпуск для нас, молодых, был 13 сентября в день церковного праздника училища. Он пришелся в субботу, и я поехал в Павловск. Помню, как мне нравилось впечатление, производимое на всех знакомых своей новой формой. Я сам был в восторге от своей шашки и шпор, а бескозырку носил так, что она держалась «на честном слове». Вечером я с солидным видом расхаживал по музыке, а потом за ужином с В. В. Глушковым накачался вдребезги. На следующий день днем поехал в Петербург, разгуливал по Невскому и встретил В. Глушкова, который предложил устроить обед повеселее. Собралась компания, состоящая из нас двоих, Л. М., Зимина, сестры Глушкова, Линквиста и француженки Маргариты Понс. Все отправились в ресторан «Феникс» (около Александр<инского> театра) и там очень весело пообедали. Обед этот кончился около 10 часов вечера. Мне оставалось до училища 2 часа. Эти два часа я катался с Л. М. по Дворцовой набережной и Марсову полю и все время объяснялся ей в любви. Сравнительно быстро я очень привык к училищу и чувствовал там себя очень хорошо.

Режим и все порядки училища имели исходной точкой взгляд на юнкеров как на взрослых людей и предоставляли, сравнительно с корпусом, огромную свободу действий. Контроля как в занятиях, так и во времяпрепровождении юнкеров не было никакого; доверие начальства полное, принуждений никаких. Каждому юнкеру выдали на руки «Инструкцию училища», являющуюся в своем роде сводом внутренних законов жизни юнкера и его отношений к начальству, его прав и обязанностей. Отношения юнкеров между собой были очень просты и вполне разумны. Юнкера всех курсов были равны, и никто никому не являлся <ни> начальником, ни подчиненным. «Традиций» училищных никаких не существовало (почти во всех остальных училищах, в силу существующих «традиций», отношения между юнкерами разных курсов весьма натянутые). Здесь офицеры уже не являются воспитателями, живущими целые дни вместе, а всего лишь командирами в строю. В свободное же время (т. е. большую часть суток) во всем училище находится всего один дежурный офицер, находящийся далеко от юнкерских помещений и выходящий туда лишь в определенные, всегда одни и те же, часы. При училище прекрасная, очень большая библиотека.

Прямым начальством каждого юнкера является взводный офицер и командир батареи. Мой взводный офицер, капитан А. В. Никитин (ныне командир батареи 23-й Арт<иллерийской> бригады), весьма симпатичный человек, ярый артиллерист, изобретатель пристрелочного прибора, был прекрасным, знающим руководителем юнкеров, человек очень добрый и всегда защищал своих юнкеров у высшего начальства. В дни его дежурства юнкера чувствовали себя значительно свободнее. Это был весьма веселый собеседник, любил рассказывать всевозможные приключения из своей жизни и подчас здорово привирал.

Командир батареи полковник В. Н. Вахарловский, маленький, худой, с громадным носом, флегматичный, спокойный вечно и всегда, производил неприятное впечатление. Несмотря на многие недостатки и весьма несимпатичные стороны, это все же был хороший человек. Он читал у нас на младшем курсе артиллерию и во время репетиций имел привычку пить чай. По знанию своего и главного для нас предмета был очень требователен и 12-ти никому не ставил.

Остальные офицеры и профессора, с которыми постоянно приходилось сталкиваться, в общем были все на один покрой. Вообще здесь мне пришлось впервые столкнуться с новым типом военных. За жизнь в корпусе я привык видеть во всяком военном маршировщика, формалиста и оралу, здесь же преобладающим является тип ученого военного, академика, специалиста. В артиллерии как в специальном роде оружия вообще от офицеров требуется значительно больше как общеобразовательной, так и специальной подготовки. И естественно, что в таком заведении, как артиллерийское училище, весь персонал офицеров и профессоров является академиками и ультраматематиками. Все предметы нашего курса насквозь пропитаны математикой и сложнейшими чертежами. Прежде я никак не думал, что артиллерия — наука, вмещающая тысячи страниц и массы формул и вычислений. Профессора наши и репетиторы сумели заинтересовать юнкеров своими предметами, и первое время на занятия у меня уходили целые дни.

Что касается жизни юнкера вне училища, то она полна глупостей и многих юмористических похождений. Если взять среднего юнкера и откинуть его учебные занятия и училищную жизнь, то главными из остальных его забот будут: 1) лаки (то есть лакиров<анные> сапоги), 2) шпоры и 3) шаровары и рейтузы. Хотя каждому юнкеру все сие иметь и не было крайней необходимостью и не было вменяемо в обязанность, но поступив в училище, юнкер не успокаивался, пока не обзаводился этими вещами. Большинство даже не ходило в отпуск, пока не были готовы заказанные лаки. Но так как большинство юнкеров всех училищ, кроме Николаевского кавалерийского, являются дети небогатых и даже бедных офицеров, то сплошь и рядом не бывает лишних 24-х рублей на пару лакированных сапог. А если принять во внимание, что такие сапоги носятся в среднем не более года, то у большинства нет средств на это; но тут почти все петербургские сапожники, портные и масса всевозможных магазинов отпускают юнкерам в долг товар, в счет денег, получаемых из училища при окончании, выражаясь юнкерским жаргоном, «в счет будущих благ». За последние 5–6 лет это дело получило большое развитие, и каждое училище обзавелось кроме того и такими еще «местечками», где давали «в счет будущих благ» не только товаром, но и чистыми деньгами. Некоторые портные, ввиду выгоды поставки офицерского обмундирования, для привлечения большого числа юнкеров к своей фирме стали давать особые «премии» за обязательство при выпуске у них заказывать. Естественно, что при такой массе соблазнов трудно удержаться, и многие жили далеко не по средствам и забирали направо и налево много свыше количества самих «будущих благ». Конечно, впоследствии выходило немало неприятностей и поздних раскаяний. Я тоже попал впоследствии на эту удочку и долго не мог расплатиться за юнкерскую жизнь.