Настоящая звезда фильма — это, конечно, Африка, а не Кински.

Да, пожалуй, что так. Работая над сценарием, я старался, чтобы сюжет развивался естественно, но эпизоды в Южной Америке мне с самого начала казались довольно вялыми. Меня больше интересовала африканская часть истории, там фильм приобретает размах. Вообще, лучший момент — это прибытие Кобра Верде в Африку. В этом фильме я показал Африку с непривычной для зрителя стороны: придворные церемонии, например, или сигнальные флажки вдоль всего берега. Массовые сцены получились очень живыми, просто воплощенная анархия и хаос. В большинстве фильмов, где действие происходит в Африке, она либо примитивна, опасна и кишит дикарями, либо окутана ностальгической дымкой, как в картине Поллака «Из Африки». «Кобра Верде» отступает от этой тенденции. Я считаю, что один из главных мотивов фильма — не сами образы, а сложная и насыщенная общественная жизнь Африки, предстающая на экране. Во многих современных африканских государствах политическая и общественная жизнь отягчена коррупцией, неэффективностью и бюрократией. А в этих королевствах интересы общества — превыше всего, и очень сильна клановая система. Общество заботится о больных и нетрудоспособных, то есть существует своего рода социальная защита.

Мне даже удалось заполучить на роль короля Дагомеи настоящего короля — Его Величество Нана Агиефи Кваме II, правителя Нсейна. Чудесный человек, привез с собой на съемки триста придворных. Все, что его окружает: вещи, люди — все настоящее. Все шуты, принцы, принцессы, министры, танцоры и музыканты. В фильме есть эпизоды, для которых не напишешь сценарий и не подберешь актеров. Никто не сыграл бы эту роль убедительнее, чем настоящий король: он был олицетворением властности и непререкаемого авторитета.

Вы не считаете, что отдельные ваши работы можно отнести к категории этнографических или антропологических?

В моих фильмах столько же антропологии, сколько в музыке Джезуальдо или на картинах Каспара Давида Фридриха. Их отношение к антропологии — только в попытке осмыслить человеческий удел в это время и на этой планете. Я не снимаю облака и деревья, я работаю с людьми, потому что меня интересует их жизнь в различных культурах. Если это превращает меня в антрополога, да будет так. Но я не занимаюсь практической этнографией, не отправляюсь на далекие острова изучать аборигенов. Я стремлюсь больше узнать о человеке как таковом, и для этого снимаю кино. По природе своей кино больше связано с нашими снами, нежели с реальностью. Фильм — это летопись состояния души, и его назначение — фиксировать и направлять, как у летописцев древности.

Понимаю, куда ведет ваш вопрос. «Вудаби», на самом деле, не этнографический фильм, потому что он в такой мере стилизован, что уводит зрителя в сферу экстатического. В фильме нет закадрового текста, а короткая справка в начале сообщает лишь главное: эти люди уходят корнями в каменный век и соседние племена их презирают. Я намеренно избегаю любых корреляций с антропологией. Первая сцена фильма — вудаби вращают глазами, демонстрируют белоснежные зубы, корчат гримасы, а фоном звучит «Аве Мария» Гуно в исполнении последнего в истории кастрата, запись была сделана в 1901 году. Последняя сцена — мост через реку Нигер в Ниамее, нигерийской столице. Я случайно увидел, как верблюдов ведут по мосту среди потока машин. Для меня в этих кадрах заключена подлинная сила и красота, подобно последним кадрам «Паломничества», где женщины переходят по мосту через скованную льдом реку. Режиссер-этнограф никогда не решится на такое, а я могу. Не стану спорить, из фильма можно почерпнуть много информации о вудаби, но, безусловно, не это было моей целью. «Вудаби» — не «документальный» фильм о конкретном африканском племени, а история о красоте и желании. Чтобы обозначить это, я использовал арию. Мужчины на цыпочках для нас с вами диковинное зрелище — у нас другие культурные традиции, — но музыка помогает покинуть сферу того, что я называю «бухгалтерской правдой». Если бы не было музыки, этот необычайный конкурс красоты не мог бы так глубоко взволновать зрителя.

Чем привлекло вас племя вудаби, живущее в южной Сахаре?

Соседние племена презрительно называют вудаби «бороро» — «пастухи в лохмотьях». «Вудаби», как они называют себя сами, означает «те, кто под священным запретом». Они считают, что земля не принадлежит никому, что она принадлежала бы людям только в том случае, если бы они были пастухами солнца. Племя насчитывает около двухсот тысяч человек, они кочуют по пустыне от Сенегала, что на побережье Атлантики, до самого Нила, через Мали и Нигер. Вудаби и другие племена живут в Сахаре с незапамятных времен, и понятия границ для них не существует. Сейчас им всерьез грозит вымирание, потому что пустыня стремительно разрастается к югу, и жизненного пространства для аборигенов становится все меньше.

Меня совершенно очаровало в них то, что они считают себя самыми красивыми людьми на Земле. В фильме вы видите, как мужчины готовятся к конкурсу красоты, смеются, обмениваются шутками, прихорашиваются, наряжаются, делают макияж. Иногда на подготовку уходит целый день, а некоторые даже принимают травы-афродизиаки перед началом конкурса. В красоте соревнуются мужчины, а девушки выбирают из них себе партнера, с которым затем удаляются в буш на несколько ночей. Большинство женщин уже замужем, поэтому, натешившись с избранником, они возвращают его в лоно семьи. Но иногда решают заполучить красавчика насовсем и отправляются кочевать вместе с ним.

Празднество начинается на рассвете и продолжается всю ночь, точнее, пять последующих ночей. Юноши становятся в большой плотный круг, плечом к плечу, поют и ритмично хлопают в ладоши. С каждым хлопком они привстают на цыпочках, чтобы казаться еще выше, а затем делают шаг вправо. Так круг танцоров медленно начинает вращаться, что позволяет женщинам рассмотреть каждого. Мужчины таращат глаза, сверкают зубами и цокают языками, чтобы привлечь к себе внимание. Особенной красотой считается, когда видны все зубы и глаза выпучены. Некоторые закатывают глаза, как будто в экстазе. Но также в расчет принимается обаяние и красота жестов. Конкурс включает в себя сложную последовательность различных танцев и ритуалов. Мужчины выстраиваются в ряды, вышагивают вперед, неистово гримасничая, а затем удаляются до момента выбора победителя.

Когда вы впервые услышали об императоре Жане-Беделе Бокасса, которому посвящено «Эхо темной империи»?

Впервые я побывал в Центральноафриканской Республике [88] в период работы над «Фата-морганой». Мы оказались там после того как нас выпустили из тюрьмы в Камеруне. Бокасса был тогда у власти, и я немного знал о нем из газет. Меня сразу заинтересовала зловещая аура, окутывающая этого невероятного человека, поистине дикую личность. И сам Бокасса, и его правление были окружены множеством безумных историй. Кино, как мне кажется, призвано проливать свет на наименее доступные пониманию свойства человеческой природы, являя либо грезы, либо кошмары — в данном случае, безусловно, кошмары. Подобно Нерону или Калигуле, Гитлеру или Саддаму Хусейну, Бокасса был человеком с темной душой, и фильм, который я снял о нем, стал попыткой исследования этих черных внутренних ландшафтов.